И тогда я солгал - [64]

Я смотрю, как Джинни приникает к Фелиции, и выдаю следующие строки.

— «Первой вижу я тень спутника моего Ельпенора, ибо не был он еще предан земле. Тело его оставили мы неоплаканным и непогребенным в доме Цирцеи, ибо занимали нас иные дела. При виде его опечалился я и восплакал. „Ельпенор, — сказал я. — Как явился ты сюда, в туманный сумрак? Пеший добрался ты быстрее, чем я на корабле“».

— Ельпенор погиб в битве?

— Нет. Напился пьяный, упал с крыши дома и сломал шею.

Фелиция смешливо фыркает.

— А потом Одиссей повстречал тень своей матери и хотел ее обнять, но не сумел, потому что мертвые сделаны из иного вещества, чем мы. Всякий раз, когда он пытался ее ухватить, она обращалась в ничто. Чтобы вызывать мертвых, ставили чашу с кровью.

— Откуда ты столько всего знаешь, Дэн?

— Это всего лишь отрывки из обрывков. Чтобы собрать их воедино, нужно образование.

— Ты можешь получить образование.

— Слишком поздно.

Я бы хотел, чтобы мы сидели за этим столом вечно. Мэри Паско укрыта травой, как и хотела. На этот маленький клочок земли словно бы проглядывает солнце, хотя остальное небо облегли такие тяжелые тучи, что все окрестности покрыты мраком. Свет сияет даже здесь, в кухне. Я не шевелюсь, и Фелиция не шевелится, и Джинни присмирела на руках у матери — стало быть, мы в безопасности.

— Я уеду в Лондон, — говорю я.

— Правда? — Ее исхудалое лицо светлеет. — Я очень рада!

— Но сначала мы проведем день вместе. Ты можешь завтра оставить Джинни с Долли Квик и прийти сюда? Мы вместе прогуляемся до Тростникового мыса.

— Слишком далеко идти пешком.

— Я приведу для тебя пони из Вентон-Ауэна. Не говори Долли, что идешь со мной.

— Мы ведь вернемся до темноты?

Я вспоминаю, как багровеют грозовые тучи на горизонте, над морем. Пора домой, говорю я. От Тростникового мыса возвращаться долго. Надо успеть до дождя. Фредерик не хочет уходить, но я настаиваю. Помню, как я все время оглядывался назад, и казалось, что непогода вот-вот настигнет нас. Но этого не произошло, и наконец Фредерик промолвил с разочарованием: «Могли бы и остаться».

— Конечно, вернемся, — отвечаю я Фелиции.

17

Офицеры и рядовые, отбираемые для участия в операции, по возможности должны быть добровольцами. За неделю до проведения операции рядовых следует расквартировать вместе в хороших условиях. Им необходимо выучить ряд немецких выражений, таких как «руки вверх», «выходи».

Той ночью я не сплю. Ложусь дважды, но оба раза приходится вставать, потому что сердце чересчур колотится. Все равно, перевернусь ли я на левый бок или на правый, стану ли считать до ста или глубоко дышать. Оно бьется слишком сильно, как будто после бега. Надо встать, говорю я себе, у меня много дел, но едва я вылезаю из постели, оказывается, что делать нечего, разве только дожидаться утра. Достаю деньги из жестянки из-под табака и пересчитываю. Переставляю жестянку с полки над очагом, где она обычно стоит, в другое место, потом ставлю обратно. Понимаю, что зажигать свечи ни к чему, но не могу сидеть в темноте. Нужно купить еще лампового масла.

Я не боюсь, хотя можно подумать иное. Биение моего сердца не связано со страхом. Это что-то новое, неведомое для меня. Может быть, воодушевление. Веселье. Может быть, я никогда больше не засну. Похоже, я вступаю в новую жизнь, которая не имеет ничего общего со старой.

Я жду, когда наступит день. Жду, когда придет Фелиция. Я уже представляю ее приход. Темные глаза на бледном лице широко раскрыты. Она не очень похожа на Фредерика, однако подобна ему во всем. С первыми лучами я схожу в Вентон-Ауэн за пони. Мне не откажут. Возьму денег и заплачу им. Я пойду пешком, а Фелиция поедет верхом. Один-единственный день — все, что мне нужно.

Возможно, я и боюсь. Страх — это не столько чувство, сколько вкус и запах, по крайней мере мне так кажется. Он не особо связан с мыслями. Его вызывают определенные запахи. Впервые оказавшись на передовой, не понимаешь даже, какие там запахи. Они проникают тебе в глотку, и у тебя дыхание перехватывает, но кругом темно, и тебе остается лишь следовать за человеком впереди тебя, чтобы человек позади тебя мог в свою очередь следовать за тобой. Порой так темно, что чувствуешь, как сзади тебе на плечо кто-то кладет руку, будто слепой. И ты идешь дальше сквозь темноту, а грязь всасывается в твои ботинки, пропитывает их насквозь, так что каждая нога весит больше семи фунтов. Постепенно привыкаешь ко всему, иначе это невыносимо. Со временем начинаешь понимать, чем именно от тебя воняет. Хлорной известью, кордитом, сырой грязью, отхожим местом, водой с примесью бензина, гниющей плотью. Учишься сохранять невозмутимое лицо, когда страх раздувается внутри тебя, словно воздушный шар. Твою животную сущность прошибает пот, но человеческое начало не подает виду.

Всю ночь Фредерик рядом со мной. Я его не вижу и не слышу, и волосы у меня на затылке не шевелятся. Он ничем меня не тревожит, но держится неподалеку. Однажды Фредерик сказал мне: «Знаешь карточки, которые люди оставляют, когда приходят с визитом? Бестолковая система. У меня более обширные знакомства среди мертвых, нежели среди живых. И лучше уж видеть их, чем кого-либо еще. Кроме тебя, мой кровный брат». Он сказал это столь небрежно, что я ничего не уразумел. К тому же откуда мне знать про эти карточки? Мне не нравится, когда он такое говорит. Его роту разорвали в клочья, а в нашей роте его не приняли за своего. Он имел обыкновение пристально вглядываться в темноту, что выдавало в нем внимательного и ответственного офицера, но мне казалось, будто он смотрит туда, куда ему нельзя смотреть, туда, где мертвые.