И тогда я солгал - [38]

— Это все у тебя в голове, Дэниел, не у меня.

— О чем ты?

— Ты так злишься!

— Я не злюсь.

— Злишься. Совсем как из-за пяти тысяч фунтов.

— Фелиция, я… — Но я не могу придумать, что сказать. «Я твой друг, как же мне на тебя злиться? Если ты думаешь, что это злость, ты ничего не понимаешь». Этого говорить нельзя. — Я тебе не враг, Фелиция.

— Знаю. Но ты думаешь, будто люди — враги тебе.

— Может, и враги. А может, это привычка, которую я не могу переломить, потому что они тысячу раз в меня стреляли.

— Я в тебя не стреляю.

Едва удерживаюсь от смеха, глядя на ее тонкие, неумелые руки.

— Я в тебя не стреляю, Дэниел!

Пожимаю плечами.

— Знаю.

— Непохоже, что знаешь.

Она усаживает Джинни себе на бедро, протягивает руку и забирает у меня садовую вилку. Я отдаю. Не хватало еще вырывать ее друг у друга.

— Хватит работать, — говорит она. — К тому же Джинни пора пить чай.

Сорняки уже увядают. Клумба и наполовину не закончена, а день испорчен. Фелиция упряма, это мне известно. На нее напяливали белый передничек с оборками, а она глядела с негодованием. Фелиция добегала до самого края лужайки, а я сквозь листву из своего укрытия смотрел на нее. Ее окликали, а она притворялась, будто не слышит, но в конце концов возвращалась — неохотно, оглядываясь назад. Она хотела сидеть в кустах вместе со мной и Фредериком. Тогда мы были слишком маленькими, чтобы взбираться на холмы и утесы, и построили в кустах секретный вигвам. Фелиция знала, что едва ее загонят в гостиную, в которой уже собралось общество, Фредерик ринется туда, где я дожидаюсь его, спрятавшись среди зарослей гуннеры. Деннисы в девяти случаях из десяти не знали, что я там. Я помню шум дождя, стучавшего по листьям гуннеры у меня над головой. Эти громадные листья были не хуже любого зонтика. Мне казалось, что я жду уже долго, а потом ветки лавров и камелий раздвигались, и появлялся ликующий Фредерик.

— Я от них сбежал!

Фелиция ни разу нас не выдала, хотя наверняка такое искушение было.

Я умел вскарабкаться на стену и незаметно прокрасться через сад, будто индеец. Никто меня никогда не видел. Когда Фредерик не приходил, я забирался в вигвам, и, если сквозь него виднелось небо, заделывал прорехи веточками и мхом. Вигвам простоял все лето, а может, меньше.

Мне бы хотелось возвратиться к тому моменту, когда Фелиция улыбнулась и сказала: «Собиралась спросить у тебя». Но она хлопочет над девочкой, снова ставит ее на землю, складывает одеяло. Я вижу Долли Квик раньше, чем Фелиция. Никто из нас не услышал ее приближения, и я не знаю, долго ли она там простояла, в пяти ярдах от нас. На ней пальто, а войлочная шляпа приколота к волосам блестящей булавкой.

— На ужин — голубиный пирог, стоит на плите, — говорит она, обращаясь к Фелиции и мельком взглянув на меня. — Наверху домою в понедельник.

— Спасибо! — произносит Фелиция с чрезмерной пылкостью, как будто ей есть, что скрывать. Но скрывать ей нечего. Дэн Брануэлл всего-навсего вскапывает клумбу, чем он и занимался всю свою рабочую жизнь. Скорее всего, Долли Квик думает, что Фелиция по старой памяти взяла меня на работу вместо Джоша.

— Дэниел считает, что на этой клумбе надо посадить розы, — говорит Фелиция.

— Ничего про это не знаю. Еще я собираюсь постирать чехлы на мебели.

Она бросает взгляд на меня, потом на Фелицию, после опять на меня. Глаза у нее очень темные, в них не заглянешь поглубже.

— Это было бы замечательно! — говорит Фелиция, сгибая свои тонкие пальцы, словно тоже готовится погрузить их в мыльную воду. Она слишком усердно старается быть тем, чего люди хотят от нее. Это никогда не срабатывает. Долли фыркает и защелкивает застежку на своей сумке. Джинни ковыляет к ней с охапкой сорняков в руках. Бросает их Долли под ноги. Морщинистое лицо Долли разглаживается. Она наклоняется, поднимает девочку и крепко прижимает к себе. Я вижу, какие красные и грубые у нее руки. Долли Квик прикасается костяшками пальцев к нежной щеке Джинни, потом гладит по голове.

— Это ты их вырвала, моя милая?

— Она хотела съесть червяка. Наверное, вы слышали ее вопли, — говорит Фелиция.

— Правда? Нет, моя пташка, не надо есть червяков. Животик заболит. — Продолжая гладить девочку по голове, Долли обращается ко мне, но уже другим тоном: — Ты снова с нами, Дэниел.

— Как видишь.

Долли кивает в сторону Фелиции:

— Она скажет тебе, что все поразъехались из этого захолустья, но мы остались, я и Квики.

Она всегда называла своего мужа Квики. Частенько можно было услышать, как она спрашивает у людей, идущих из кабачка: «Квики не с вами?» Наслушавшись этого от нее, все в городе тоже стали называть его Квики. Он был маленький человечек, угрюмый, пока не выпьет, что случалось редко, поскольку Долли являлась могучим оплотом благочестия. Я размышляю обо всем этом, когда вижу, как Долли Квик улыбается Фелиции, а Фелиция улыбается в ответ. У Долли нет дочери, только двое сыновей — изрядные тупицы. Джейбез и Джетро Квик, оба больные падучей и освобожденные от призыва военной комиссией. Вспоминаю, как мать отвешивала им подзатыльники, даже когда они были уже взрослыми, в два раза больше ее. Еще я вспоминаю, что Эндрю Сеннен — сын сестры Квики.