И снятся белые снега… - [4]

Первым на нашей улице по обыкновению просыпается дед Евтух по фамилии Пивень. Он выходит со двора в полотняной нательной сорочке, выпущенной по самые колени на темпепькие матерчатые штаны, костлявый и сутулый, со взъерошенными седыми волосенками, и замирает под рябиной. В одной руке у него грабли, в другой — старое погнутое ведро, из которого торчат совок и ошметок веника. Обозрев в полутьме дорогу, по которой идет и едет народ из ближайших и дальних сел и местечек, дед Евтух мигом определяет, за какое дело надлежит браться спервоначалу, и тогда он либо бросает ведро и принимается проворно сгребать рассоренное с возов сено, либо, наоборот, бросает грабли и берется подбирать совком дымящиеся кизяки. Кизяками дед Евтух удобряет огород, а вот с сеном — штука такая. Коровы у деда Евтуха нет, они ее с бабой Маней давным-давно свели в «Заготскот», но привычка запасаться сеном у деда Евтуха так и осталась. В базарный день он его с пуд наберет: и насгребает, и с возов украдкой насмывает, и так выпросит у проезжих. Сарай, где дед Евтух строгает и клепает свои дубовые бочки (между прочим, он великий и единственный в пашем городке бондарь), доверху набит этим дармовым сеном, да еще и завидная копна посреди двора сметана, а он все подчищает дорогу да дергает его с возов. А спроси, зачем это ему нужно, дед Евтух ответит: «А шоб пахнуло у двори».

Соседка его через три дома, бабка Васючиха, возрастом чуть помоложе деда Евтуха, тоже ни свет ни заря появляется на улице, но с иной целью, и цель ее, если можно так выразиться, более благородна. Бабка Васючиха — признанная всеми цветочница-общественница. Благодаря ее агитации и тому, что она бескорыстно снабжает всех семенами и рассадой, наша улица украшена пышными клумбами, и таких клумб нет ни на какой другой улице. И каждый день, до зорьки, бабка Васючиха выбирается с ведрами на улицу и не меньше часа поливает и поливает свои пионы, георгины, петуньи и чернобривцы.

От усердия этих стариков, деда Евтуха и бабки Васючихи, наша улица всегда, даже в день Большого базара, выглядит опрятной, чистенькой и очень красивой.

Дед Евтух с Васючихой покидают свои пост лишь тогда, когда поток машин и подвод заметно уходит на убыль. Тогда бабка Васючиха отправляется досматривать сны, а дед Евтух, снеся предварительна в сарай свою добычу, умывается, надевает пошло штаны, новую вышитую сорочку и садится завтракать горячими блинами со шкварками, испеченными его женой, бабой Маней. Блины он запивает литровой кружкой растворимого кофе, посылаемого ему сыном из Киева. Отзавтракав, дед Евтух водружает на голову соломенный брыль, и вдвоем с бабой Маней они отправляются в сарай, начинают выносить из сарая на улицу бочки и бочоночки всевозможных форм и всевозможных размеров, от совсем крохотных до пузатых великанш. Тут есть и кругленькие, как шарики, есть с приплюснутыми боками, есть с краниками и без краников, с ручками и без ручек, есть для меда, для березового сока, для солений, а есть и жбанчики для вина. Гладенькие, желтенькие, опоясанные железными обручами — не бочки, а произведение искусства!

Расставив их на траве, дед Евтух с бабой Маней ждут, когда на дороге появится какая запоздалая подвода. Тогда дед Евтух останавливает ее, договаривается с хозяином, грузит бочки: сперва самую большую, в нее — поменьше, а в ту — еще поменьше, потом самую малую, а потом и те, что не поместились в большую, и везет их на базар. Бочки, покачиваясь, едут на возу, а дед Евтух вышагивает рядом, не желая садиться на воз, чтоб не помять новые штаны.

К этому времени солнышко поднимается выше, прибывает первый рабочий поезд из Гомеля, прибывают первые автобусы из Чернигова, и приехавшие издалека покупатели, смешавшись с принаряженными жителями нашего городка, пестрым потоком движутся и движутся по тротуарам в сторону старого, ныне закрытого кладбища, к которому вплотную, ограда к ограде, примыкает большая базарная площадь.

Не стану описывать, что там продается и что покупается. Все продается и все покупается. Белые ряды — молочные, красные ряды — помидорные, черные ряды — смородиновые, зеленые ряды — луковые, огуречные, укропные, салатные… Мясные ларьки… Возы, возы — с утками, курами, свиньями, индюками, поросятами… Машины, машины — с картошкой, капустой, яблоками… Сладкие стеклянные петушки на палочках. Пряники-коники, пряники-куколки… Свистульки, пищики, платья, шали, зимние пальто, тюбетейки, босоножки, сапоги на меху, хомуты, деготь, самодельные аппликации… Черная смородина продается корзинами, яйца — сотнями, цыплята — десятками… Кудахчут куры, гогочут индюки, блеют козлята… И стоит такой мощный гуд, такое слитное, неумолчное разноголосье раскачивается в воздухе, что даже крикливые галки испуганно затихают на кладбищенских деревьях, совсем черных от их несметного числа.

И никто не знает, о чем думают в это время птицы, взирая с высоты на людской водоворот и слыша его звучный гул. Может, им видится что-то страшное в этом скоплении людей? Может, их пугает этот рев голосов? Или они хотят попять, отчего в иные дни эта большая площадь земли, обнесенная высоким забором, абсолютно пустует и им, галкам, можно спокойно разгуливать под столами и на лавках, подбирая зерна, крошки, всякие яркие тряпочки или блестящие стеклышки и монетки, которыми можно украсить гнездо, а в другие дни она вот так неузнаваемо преображается? Или они не думают об этом, а просто дивятся безумной храбрости воробьев, что бесстрашно шныряют под ногами у людей и без устали молотят клювами?.. Никто не знает, о чем думают галки. Но что-то тревожит их, коль они черной тучей облепили деревья и не шевелятся? Видать, не так уж глупы эти птицы, как мы полагаем…