И снова я к тебе вернусь… - [84]

Мы стояли посреди комнаты, как два дурака; не знали, что же теперь предпринять, как вынудить его изменить решение. В конце концов, ничего не вышло — Костик никуда не поехал, хотя подобный исход был предсказуем с самого начала. Мы вернулись в прихожую; Славка стоял потухший, я села в кресло и кое-как натянула ботинки. Ира вышла из кухни с пакетом Костиных вещей, прислонилась к дверному косяку и заплакала.

Держись, дыши, никаких истерик, черт подери. Хорошо бы прямо сейчас проснуться, как после ночных выходов покурить, да только нет, не получится в этот раз, Елена Андреевна.

На лестнице наконец-то можно было расплакаться вслед за женой; я повисла на Славкином локте и кое-как переставляла ноги. Вышли из подъезда; две машины рядом, но ехать в разные стороны, это факт. Мы застыли под парадным козырьком, спасаясь от поздней осенней измороси; ветер загонял холодный влажный поток нам в лица. Сил контролировать себя не осталось; я присела на корточки и зарыдала в голос. Минута, а потом Славка вцепился мне в плечи, поднял и начал трясти.

— Лена, хватит. Ты ни в чем не виновата, понятно? Ни перед кем. Я заварил, я буду разбираться до конца. Поговорю с ним сам, когда очухается.

Слезы душили все сильнее.

— Ленка, хватит уже.

— Он не очухается, слышишь?! Он уже не очухается!

— Ты что орешь?! Спятила, что ли?

— Я не спятила, Славка! У него рак! Рачина на весь желудок, ты оглох!

— Что ты несешь, совсем крыша потекла?!

— Послушай, я говорю тебе, у него рак.

— Замолчи. Замолчи прямо сейчас.

Славка обхватил двумя огромными лапами мою голову и сдавил так сильно, будто хотел щелкнуть, как орех. Мне было все равно, даже если прямо сейчас моя черепная коробка разлетится на кусочки; сквозь вату я слышала хриплый голос; то почти шепот, то крик:

— Ты точно спятила, Ленка… ты хоть понимаешь, что говоришь, ему сорок три года!

— Ты хотел знать, что с моей головой!? Да ты и так знаешь, что с ней. Говорю тебе, у него рак, Вячеслав Дмитриевич.

— Ты чокнутая.

— Да наплевать. Думай, что хочешь.

Доля секунды глаза в глаза; Славка опустил руки, отошел на полшага и превратился в старый рыболовный крючок.

— Про твою голову дурную я в курсе, Елена Андреевна. Еще тогда, в приемнике понял, не дурак. Черт, твою мать, Ленка, этого не может быть. Разве такое может быть?..

— Слава, у него рак желудка в переходе на двенадцатиперстную кишку, с распадом уже, сантиметров семь, если не меньше, а то и десять… сильно кровоточит, и…

— Я слышу, не говори больше. Значит, так, сейчас пошли обратно. Пока полежит ночь у Федьки, на всякий пожарный. Вдруг профузно закровит… утром позвоню пацанам в областную онкологию. Переведем, там прокрутят по полной, и если что, через пару дней прооперируют.

— Там нечего оперировать. Вся печень в метастазах, все лимфоузлы вокруг желудка, все нашпиговано, как салями. Скоро конец.

— Бред. Ты могла ошибиться.

— Я не ошиблась. Я не ошибаюсь, ты понимаешь, наконец?! Можно предполагать, а можно просто увидеть. Хотя бы ты послушай меня, я не смогу сказать это больше никому, прошу тебя!

Мы простояли под дождем еще долго; прижавшись друг к другу, не сказав за все оставшееся время ничего толкового, не составив хоть какой-то план ближайших действий. Первый раз в жизни меня охватило отчаяние; полное, безысходное, как будто ни у кого из нас теперь нет никакого будущего. Я смотрела на Славку, его потерянное лицо, схваченные сединой волосы, скрюченную спину и думала — как бы было хорошо, если бы мы прямо сейчас, заново стали детьми. Тогда бы обязательно через пару минут появился кто-то очень взрослый, взял нас обоих за руки и отвел в какое-нибудь безопасное место, где точно было бы тепло и сухо. Ехать я не могла, голова одновременно страшно болела и кружилась. Бросила машину прямо около Костиного подъезда; Славка довез меня до дома. Сергея все еще не было — сидел на работе, готовился к какой-то серьезной проверке.

Какая разница теперь, кто и что увидит или услышит.

Тихо, пусто, и нет никакой возможности исправить все то, что случилось. Вот сейчас взять и напиться, да только завтра я все равно проснусь.

В одиннадцать вернулся муж, принял душ и сразу лег спать. И хорошо, сил рассказывать о произошедшем все равно не было. Как большая кошка на цирковой арене, я намеряла круги из кухни в комнаты, пока не услышала в ночи знакомый надрывный кашель на лестничной клетке. Я снова шла за ней, боясь не поспеть и потерять из виду, но на этот раз все было проще — время идет, не останавливаясь; старые часы на стене отмеряют цену, все быстрее и быстрее. Теперь уже нескончаемый кашель и жар, который я ощущала кожей на расстоянии десяти метров; одышка, все сильнее замедлявшая каждый ее шаг. Проклятие великого города на болотах — туберкулез. Впереди меня всего лишь одна из многих жертв — несчастная девушка в старом платье и разбитых башмаках.

Сколько еще в этом городе умирающих от туберкулеза молодых красивых женщин? Сколько их именно сейчас, именно в это время, в эту ночь?

Маршрут все тот же; все то же здание, куда она так стремилась, все те же пейзажи вокруг. Только теперь, подойдя к дверям своей богодельни, она остановилась, положила тяжелые книжки на ступеньку и достала платок. Новый приступ кашля скрутил ее, почти лишив сил. Присела рядом со своими драгоценностями, отдышалась, потом собралась с силами, встала, постучала и через минуту пропала внутри тяжелых стен. Платок остался лежать на ступеньках; кровавые пятна и легкий узор в углу, с двумя большими заглавными буквами. Все красное, не разобрать.