И снова уйдут корабли... - [4]

— Не свешивайтесь, гражданин, над бортом! Это, извините, не пруд, а море!

Мускулы на мягком юном лице были напряжены, оттого лицо казалось суровым и недоступным. Только глаза подводили — в блеске соперничали с золотым якорем над козырьком. Они еще слишком мало видели.

— Извините! — поспешил согласиться я. — Вы правы! Море надо уважать.

Тогда в Сочи, в день своей первой встречи с морем, я видел шторм с берега. Теперь предстояло совершить плавание уже не вдоль побережья, а выйти в открытое море. Стояла осень, и на море все чаще штормило.

Но в день выхода «Трансильвании» из Одессы погода была отличной, море покорно стелилось перед форштевнем судна ровной гладью.

Я впервые уплывал на корабле в дальний путь, за горизонт, когда уже не будет видно берегов, да еще в загранку! И на этот раз не «зайцем», у меня в кармане законный билет в отдельную каюту и паспорт СССР для выезда за границу.

Отправляюсь в плавание на судне, которое идет под флагом Румынии. Судно старое, довоенное, невеликое, размером с «Украину», но ухоженное, удобное, румынский экипаж его одет с иголочки, вежлив, предупредителен: как-никак, а трасса у «Трансильвании» — международная. Уходит судно из Констанцы в Одессу, оттуда снова в Констанцу, в Варну, потом через Босфор, Мраморное море, Дарданеллы в Эгейское, Ионическое, Адриатическое моря и завершает путь в албанском порту Дуррес. Повидаю берега Румынии, Болгарии, Турции, Греции, Албании… Даже не верится, что все это выпало на мою долю.

Пассажиров на борту «Трансильвании» десятка два, не больше. В судовом ресторане, где мы обедаем, большинство столов свободно, даже скатертями не накрыты, и пустота ресторанного зала наводит грусть. Когда-то здесь шумели праздничные вечера, под потолком блестели гирлянды разноцветных лампочек, на маленькой, заставленной теперь лишней мебелью эстрадке бойко играл джаз-оркестр.

В Констанцу мы пришли вечером, утром «Трансильвания» уходила дальше. С румынского причала на борт судна поднялся всего один пассажир. Я видел, как он шагал по ступенькам трапа. Это был мужчина лет сорока, высокий, темноволосый, легкий загар придавал его лобастому мужественному лицу особую выразительность, а светлые глаза холодновато поблескивали. Он был одет в элегантный костюм, который отлично сидел на его ладной спортивной фигуре. Вслед за ним два матроса несли два кожаных чемодана и картонную коробку, на ней фломастером был помечен адрес отправления: «Будапешт».

Он появился в ресторане только за обедом. Занял отдельный столик у окна. Меня мучило любопытство: кто он? Сперва решил, что бывший спортсмен, а сейчас тренер — фигура вполне подходящая для подобного амплуа, походка спортивная, уверенная, пружинистая. Это я установил еще на трапе.

В ресторане он поразил меня тем, как ест. Я еще никогда не видел, чтобы так красиво ели. Он ел по-мужски решительно, с аппетитом, но то не было насыщение желудка, а выглядело естественным действом, которое совершалось четко, спокойно, с достоинством и элегантно. Все движения его рук, вооруженных вилкой и ножом, казалось, продуманы до деталей, ни одного лишнего жеста, даже труд жующих челюстей был вроде бы светски вымерен. Наблюдая за венгром, я подумал, что он держится за столом, как вышколенный аристократ. А может быть, таковой и есть? Какой-нибудь бывший венгерский барон, покидающий свою родину, ставшую столь неподходящей для баронов. Из Албании может переправиться в Италию — она недалеко, за морем. Там аристократов еще полно.

В Варне я решил, что человек этот художник. В Варне «Трансильвания» задержалась на несколько часов, я бесцельно бродил по городу, по его прекрасным приморским паркам. И вдруг увидел на одной из аллей нашего венгра. В глубоко задумчивой позе он застыл за спиной старика, который на раскладном стульчике сидел перед мольбертом и длинной кистью делал на картине осторожные мазки. Венгр взирал на картину в той сосредоточенности, с тем оценочным прищуром глаз, с которым обычно рассматривают живописцы работу своего коллеги.

Когда мы проходили Босфор, то немногочисленные пассажиры лайнера, несмотря на неожиданно холодный для этой поры ветер, честно выстаивали на палубе, взирая на экзотический восточный город Стамбул. Среди них был и венгр. Проходя по палубе мимо него, я увидел, как он, протягивая руку к городу, объяснял по-английски одному из пассажиров.

— Вот там, слева, знаменитая София. А вот это, обозначенная среди кварталов трещина, одна из центральных улиц. Здесь есть уникальные образцы типично мусульманской архитектуры. Были построены в эпоху Отоманской империи.

— Вы, конечно, бывали в Стамбуле? — поинтересовался собеседник венгра. — Так много знаете о городе, его истории.

— Бывать не приходилось, — коротко улыбнулся венгр. — А знать в наш век нужно много. Обстановка обязывает.

На этот раз я подумал, что таинственный венгр, скорее всего, ученый, может, историк, и едет в Тирану или с лекциями, или для руководства археологическими раскопками. Где-то я прочитал, что в Албании начались перспективные археологические раскопки.

Едва «Трансильвания» вышла из горловины пролива Дарданеллы, то сразу же ткнулась носом в глухую стену шторма. Странный был шторм — небо чуть затемнено облаками, вот-вот пробьется солнце, а ветер неистовствует. Судно валит с борта на борт, пена, сорванная с гребней волн, белыми лоскутьями летит на палубы, огромная коробка судна переполнена звуками — лязгом, звоном, скрежетом, шипением. Каждый шаг дается с трудом — в ходьбе без рук уже не обойтись — опорой становится не только шаткая палуба под ногами, но и шаткие, то уходящие от тебя, то, наоборот, наваливающиеся, грозящие обвалом стены. Желудок вырывается из положенного ему места и подступает к горлу. Свет не мил.