И снова уйдут корабли... - [37]

— Как будто возраст человека в его годах! Ничего подобного! Поверьте мне, биологу, ничего подобного! Я встречал совсем юных стариков.

И вдруг вспомнил, что мы еще не знакомы, представляясь, вежливо склонил голову:

— Крепс, — и в ответ на мое представление протянул руку: — Очень приятно! Будем общаться целых три месяца! — кивнул в сторону моря. — Правда, нам невероятно повезло?

Проснулся от ощущения странного неудобства — перекатывает мое тело на койке, как бревно, — то в переборку вдавит, то швырнет к ограждающему барьеру койки. С трудом добрался до иллюминатора: море свинцово-серое, у волн белые хищные загривки. Шторм. Прогноз оказался верным. И вдруг вспомнил о пожилом человеке в черном берете и бежевой куртке, с которым познакомился на палубе в час отхода. Ему-то каково сейчас? Мне сказали, что во время нашего рейса Евгению Михайловичу стукнет восемьдесят и академик особо радуется тому, что столь почтенную в жизни годовщину будет отмечать в дальнем пути. Разный бывает путь! Если вот такой, как сейчас, когда к горлу подкатывает собственный желудок, — какая здесь радость?

С трудом заставил себя одеться и отправиться в кают-компанию на завтрак. Я не первый раз в море. Главное, во время качки не раскисать, не валяться на койке, баюкая свои страдания, — надо действовать. Но одно дело знать, другое мочь. Прошел половину коридора, судно завалило в очередной раз на борт, мертвой хваткой вцепился в поручень, прикрепленный в коридоре именно на случай качки. Моченьки нет никакой! Самая изнурительная хворь — морская. Не вернуться ли в каюту? Пропади все пропадом — этот завтрак, это недоброе утро, этот рейс!

С огромным трудом заставляю себя двигаться дальше — шаг за шагом. Вот наконец добрался до трапа. По нему три пролета вверх — и кают-компания. Одолеть бы эти пролеты!

И вдруг увидел впереди себя на трапе человека. Он хватался за поручень, чтобы не упасть, и медленно переставлял по ступенькам неуверенные ноги. Это был Крепс. Увидев меня, оторвал одну руку от поручня и приветственно ее вскинул:

— Отличная погодка! Не правда ли? То, что надо!

И в его лице проступил почти мальчишеский азарт — вот, мол, попали в хорошенькую передрягу. Нам, конечно, повезло. Проверим себя: настоящие ли мы мужчины?

Шторм был весь день и всю последующую ночь — если Черное море взбудоражится всерьез, успокоиться ему трудно. Недаром прозвано «черным». Ночью «Витязь» был вынужден сбавить ход — до того болтало. Даже на мостике толком не знали, когда доберемся до Босфора.

Я и раньше проходил Босфор, но все равно интересно стать свидетелем того момента, когда судно покидает одно море, чтобы вскоре войти в другое, потом в третье, четвертое, а оттуда — в Мировой океан. Но не дежурить же всю ночь у иллюминатора! Прилег на койку с твердым намерением соснуть часика три, не больше, а потом пойти на мостик к вахтенным и там дожидаться берегов Турции.

Грохот над головой динамика судовой радиостанции: «Товарищи! Сейчас семь часов пятнадцать минут, — сообщал бодрый голос старшего помощника, — «Витязь» только что вошел в Босфор».

Проспал! Я бросился на палубу. Был уверен, что окажусь раньше всех других. Но тут же заметил у борта знакомую, чуть сгорбленную фигуру в бежевой куртке и черном берете.

— Босфор! — радостно объявил мне Крепс, как какую-то очень для меня важную и счастливую новость — будто ради Босфора мы и отправились в это путешествие. И простер руку к берегу: вон он самый — владейте!

По обеим сторонам судна догорали на берегах последние ночные огни — одни в Европе, другие в Азии.

— «…Никогда я не был на Босфоре»… — продекламировал Евгений Михайлович, глядя на недалекий берег, над которым разгоралась блеклая зимняя заря.

Оказывается, действительно не был, объездил и обплавал полмира, а вот на Босфоре не бывал, и как это прекрасно хотя бы на закате жизни увидеть знаменитый пролив, о котором когда-то мечтал поэт. На закате жизни многое хочется повидать, чтобы во всей полноте понять, в каком прекрасном, удивительном мире посчастливилось тебе появиться на свет, провести в нем вроде бы долгие, но оказывается, такие короткие и быстротечные годы. Не только Босфор, этот старик увидит в нашем рейсе еще много для себя нового и неожиданного. Его лицо, освещенное слабым утренним лучом, казалось, стало еще светлей в открытой молодой улыбке. Какое это великое благо — в такие-то годы сохранить подобную улыбку!

Я подумал, что зря какое-то ленинградское начальство столь мучительно колебалось: пускать ли старика академика в рейс. Начальство понятно по какой причине тревожилось: как бы что не случилось, как бы не пришлось за научную знаменитость отвечать. А что может случиться, кроме того, что ждет каждого из нас рано или поздно? Как Крепс мог не принять участия в этом последнем рейсе «Витязя»! «Витязь» — часть его жизни, его счастливое возвращение в прошлое, а, как известно, добрая память воскрешает силы.

Почему-то стремительно наступал рассвет. На палубе собрались, наверное, все, кто не занят на вахте. Босфор ведь! По обе его стороны Стамбул, огромный древний город, а «Витязь» вроде бы катит по центральному стамбульскому проспекту.