И снова Оливия - [14]
— Я не шучу, — сказала Оливия, по-прежнему не глядя на Джека. — Вон сию же секунду.
И крепко зажмурилась. «Пожалуйста», — молча взывала она. Хотя точно не знала, о чем просит. «Пожалуйста», — повторила она про себя. Пожалуйста.
Уборка помещения
Кайли Каллаган, ученица восьмого класса, жила с матерью в маленькой квартирке на Драйер-роуд в городе Кросби, штат Мэн; отец ее умер два года назад. Мать, миниатюрная и вечно встревоженная женщина, не пожелала зависеть от трех старших дочерей — все замужние с детьми — и продала большой дом, в котором они жили на Мейпл-авеню, семейной паре из другого штата; новые владельцы полагали, что недвижимость досталась им невероятно дешево, и взялись за ремонт, наезжая по выходным. Дом на Мейпл-авеню стоял рядом со школой, в которой училась Кайли, и каждый день она делала изрядный крюк, лишь бы не проходить мимо здания, где в комнате окнами во двор умер ее отец.
Март только начался, и небо с утра заволокло тучами; солнце прорезалось, когда Кайли сидела на уроке английского. Подперев щеку ладонью, она думала о своем отце. Высшего образования он не получил, но в детстве Кайли слушала его рассказы о голоде, случившемся в Ирландии, и о хлебных законах, из-за которых мука и тем более готовый хлеб многим стали не по карману, — отец много о чем ей рассказывал, и сейчас в ее воображении люди умирали на ирландских улицах, падали на обочинах и лежали, не в силах подняться.
Миссис Рингроуз стояла перед классом со словарем, держа его обеими руками поверх выпирающей груди.
— Употребите слово трижды, и оно ваше. — Она всегда так говорила, когда они заучивали новые слова. Миссис Рингроуз была старой, седой и в очках, криво сидевших у нее на носу, очки были в золотой оправе. — Строптивый, — произнесла миссис Рингроуз и обвела взглядом учеников, сидевших за столами; солнечный свет вспыхивал на стеклах ее очков. — Кристина?
Бедная Кристина Лабе ничего не сумела придумать:
— М-м, я не знаю.
Миссис Рингроуз это не понравилось.
— Кайли?
Девочка села прямо.
— Собака была реально строптивой.
— Годится, — сказала миссис Рингроуз. — Еще два.
В городе почти все были наслышаны о супругах Рингроуз, и Кайли в том числе. В День благодарения они одевались пилигримами и обходили все школы штата, читая лекции о первом Дне благодарения в истории Новой Англии; ради этой деятельности миссис Рингроуз всегда отпрашивалась у директора школы на два дня, и это были ее единственные выходные за год.
— Дети расшумелись, играя, и стали очень строптивыми, — сказала Кайли.
Тень недовольства пробежала по лицу миссис Рингроуз.
— Еще одно, Кайли, — и слово твое.
Кайли знала, поскольку миссис Рингроуз часто об этом упоминала, что один из предков миссис Рингроуз приплыл из Англии на «Мэйфлауэре» много лет назад.
Кайли закрыла глаза на секунду, две, а затем выдала третье предложение:
— Мой отец говорил, что англичане считали ирландцев строптивыми.
Миссис Рингроуз возвела глаза к потолку и захлопнула словарь.
— Хорошо, фраза довольно удачная. Отныне слово в твоем распоряжении, Кайли.
Сидя в классе на втором этаже, пока полуденное солнце ломилось в окно, Кайли чувствовала пустоту в желудке, но не от голода, и хотя она сама не понимала почему, но это ощущение было как-то связано с миссис Рингроуз, которую звали Дорис.
Дорис Рингроуз, а ее мужа звали Фил. Детей у них не было.
— Подойди ко мне после урока, — сказала миссис Рингроуз ей, Кайли, одной из лучших своих учениц.
Неделей ранее Кайли, вернувшись домой после уборки в доме Берты Бэбкок — она убирала там каждую среду после школы, — услыхала голоса на кухне: ее старшая сестра Бренда беседовала с матерью. Кайли подошла к двери их квартиры на полутемной площадке, крутая лестница, по которой она поднялась, освещалась одной-единственной лампочкой, а рюкзак с учебниками едва не сваливался у нее со спины, и тут она услышала, как Бренда сказала:
— Но, мама, он хочет меня постоянно, и мне это уже слегка опротивело.
На что ее мать ответила:
— Бренда, он — твой муж, ты обязана это делать.
Кайли замялась у двери, но мать с сестрой замолчали, и когда девочка вошла, Бренда поднялась ей навстречу:
— Привет, лапа. Где ты так припозднилась?
Бренда была намного старше Кайли, и раньше она была красивой женщиной с темно-рыжими волосами и гладкой кожей, но в последнее время коричневые тени залегли под глазами, и вдобавок она потолстела.
— Убиралась у Берты Бэбкок. — Кайли сбросила рюкзак. — Терпеть не могу. — Сняв куртку, Кайли пояснила: — Ее терпеть не могу.
— Не переживай, — сказала мать, закуривая сигарету, — она тебя тоже на дух не выносит. Ты ирландка, а значит, для нее ты — прислуга и больше никто. — Бросив спичку в чайное блюдце, мать повернулась к Бренде: — Она конгрегационалистка, эта Берта Бэбкок. — И со значением кивнула.
Бренда натянула свой синий кардиган, на животе он не сходился.
— И все же хорошо, что ты этим занимаешься, — подмигнула она младшей сестре.
— Миссис Рингроуз тоже хочет нанять меня убираться у нее, — сообщила Кайли. — Ей миссис Бэбкок меня рекомендовала.
— Что ж, прекрасно, — сказала мать безразличным тоном, а возможно, ей и вправду было все равно.
Элизабет Страут сравнивали с Джоном Чивером, называли «Ричардом Йейтсом в юбке» и даже «американским Чеховым»; она публиковалась в «Нью-Йоркере» и в журнале Опры Уинфри «О: The Oprah Magazine», неизменно входила в списки бестселлеров но обе стороны Атлантики и становилась финалистом престижных литературных премий PEN/Faulkner и Orange Prize, а предлагающаяся вашему вниманию «Оливия Киттеридж» была награждена Пулицеровской премией, а также испанской премией Llibreter и итальянской премией Bancarella.
Элизабет Страут сравнивали с Джоном Чивером, Стейнбеком и Рэем Брэдбери, называли «Ричардом Йейтсом в юбке» и даже «американским Чеховым»; она публиковалась в «Нью-Йоркере» и в журнале Опры Уинфри «O: The Oprah Magazine», неизменно входила в списки бестселлеров по обе стороны Атлантики и становилась финалистом престижных литературных премий PEN/Faulkner и Orange Prize, а уже известный российскому читателю роман «Оливия Киттеридж» был награжден Пулитцеровской премией. Великолепный язык, колоритные типажи, неослабевающее психологическое напряжение обеспечили ее книгам заслуженный успех, начиная сразу с дебютного романа «Эми и Исабель», который заслужил сравнения с «Лолитой» Набокова и был экранизирован телестудией Опры Уинфри.
Люси просыпается в больничной палате и обнаруживает рядом собственную мать. Мать, которую она не видела много лет, которая никогда не была с ней нежна в детстве, которая не могла ее защитить, утешить, сделать ее жизнь если не счастливой, то хотя бы сносной.Люси хочется начать все с чистого листа. Быть просто Люси Бартон – забыть, как родители били ее и запирали в старом грузовике, забыть, как ее, вечно грязную и оборванную девочку, унижали и дразнили в школе.Но в то же время взрослой Люси – замужней женщине, матери двух дочерей, автору нескольких опубликованных рассказов – так не хватает материнского тепла.И мать ее тоже одинока, и ей тоже, наверное, не хватает душевной близости.
После смерти отца Джим и Боб Берджессы вынуждены покинуть родной город – каждый из них по-своему переживает трагедию, им трудно смотреть в глаза окружающим и друг другу. Жизнь братьев складывается по-разному: Джим становится успешным и знаменитым адвокатом. А Боб, скромный и замкнутый, так и остается в тени старшего брата.Проходят годы, и братьям приходится вернуться в родной город, где живут тени прошлого, где с новой силой вспыхивают те страхи, от которых они, казалось бы, смогли убежать.В этом романе, как и в знаменитой «Оливии Киттеридж», Элизабет Страут удалось блестяще показать, сколь глубока человеческая душа и как много в ней того, в чем мы сами боимся себе признаться.
Элизабет Страут сравнивали с Джоном Чивером, Стейнбеком и Рэем Брэдбери, называли «Ричардом Йейтсом в юбке» и даже «американским Чеховым»; она публиковалась в «Нью-Йоркере» и в журнале Опры Уинфри «О: The Oprah Magazine», неизменно входила в списки бестселлеров по обе стороны Атлантики и становилась финалистом престижных литературных премий PEN/Faulkner и Orange Prize, а ее роман «Оливия Киттеридж» был награжден Пулицеровской премией. Великолепный язык, колоритные типажи, неослабевающее психологическое напряжение обеспечили ее книгам заслуженный успех; не стал исключением и роман «Пребудь со мной».
Новая книга Элизабет Страут, как и ее знаменитая «Оливия Киттеридж», — роман о потерянном детстве. Каждая история в нем — напряженная драма, где в центре — мрачное прошлое и почти беспросветное настоящее. Если детство прошло в домашнем аду, с отцом-насильником, как тяжело будет жить с этим секретом? Можно ли простить родную мать, не сумевшую защитить от жестокости? Одно неверно сказанное слово в детстве может вернуться бумерангом в настоящем, вызвав боль, стыд и отчаяние. Тайны, которые ты тщательно хранишь, в любой момент могут выплыть наружу. В «Когда все возможно» все герои находятся в зависимости от собственного прошлого, а настоящее расставляет ловушки.
Игорь Дуэль — известный писатель и бывалый моряк. Прошел три океана, работал матросом, первым помощником капитана. И за те же годы — выпустил шестнадцать книг, работал в «Новом мире»… Конечно, вспоминается замечательный прозаик-мореход Виктор Конецкий с его корабельными байками. Но у Игоря Дуэля свой опыт и свой фарватер в литературе. Герой романа «Тельняшка математика» — талантливый ученый Юрий Булавин — стремится «жить не по лжи». Но реальность постоянно старается заставить его изменить этому принципу. Во время работы Юрия в научном институте его идею присваивает высокопоставленный делец от науки.
Ну вот, одна в большом городе… За что боролись? Страшно, одиноко, но почему-то и весело одновременно. Только в таком состоянии может прийти бредовая мысль об открытии ресторана. Нет ни денег, ни опыта, ни связей, зато много веселых друзей, перекочевавших из прошлой жизни. Так неоднозначно и идем к неожиданно придуманной цели. Да, и еще срочно нужен кто-то рядом — для симметрии, гармонии и простых человеческих радостей. Да не абы кто, а тот самый — единственный и навсегда! Круто бы еще стать известным журналистом, например.
Юрий Мамлеев — родоначальник жанра метафизического реализма, основатель литературно-философской школы. Сверхзадача метафизика — раскрытие внутренних бездн, которые таятся в душе человека. Самое афористичное определение прозы Мамлеева — Литература конца света. Жизнь довольно кошмарна: она коротка… Настоящая литература обладает эффектом катарсиса — который безусловен в прозе Юрия Мамлеева — ее исход таинственное очищение, даже если жизнь описана в ней как грязь. Главная цель писателя — сохранить или разбудить духовное начало в человеке, осознав существование великой метафизической тайны Бытия. В 3-й том Собрания сочинений включены романы «Крылья ужаса», «Мир и хохот», а также циклы рассказов.
…22 декабря проспект Руставели перекрыла бронетехника. Заправочный пункт устроили у Оперного театра, что подчёркивало драматизм ситуации и напоминало о том, что Грузия поющая страна. Бронемашины выглядели бутафорией к какой-нибудь современной постановке Верди. Казалось, люк переднего танка вот-вот откинется, оттуда вылезет Дон Карлос и запоёт. Танки пыхтели, разбивали асфальт, медленно продвигаясь, брали в кольцо Дом правительства. Над кафе «Воды Лагидзе» билось полотнище с красным крестом…
Холодная, ледяная Земля будущего. Климатическая катастрофа заставила людей забыть о делении на расы и народы, ведь перед ними теперь стояла куда более глобальная задача: выжить любой ценой. Юнона – отпетая мошенница с печальным прошлым, зарабатывающая на жизнь продажей оружия. Филипп – эгоистичный детектив, страстно желающий получить повышение. Агата – младшая сестра Юноны, болезненная девочка, носящая в себе особенный ген и даже не подозревающая об этом… Всё меняется, когда во время непринужденной прогулки Агату дерзко похищают, а Юнону обвиняют в её убийстве. Комментарий Редакции: Однажды система перестанет заигрывать с гуманизмом и изобретет способ самоликвидации.
«Отчего-то я уверен, что хоть один человек из ста… если вообще сто человек каким-то образом забредут в этот забытый богом уголок… Так вот, я уверен, что хотя бы один человек из ста непременно задержится на этой странице. И взгляд его не скользнёт лениво и равнодушно по тёмно-серым строчкам на белом фоне страницы, а задержится… Задержится, быть может, лишь на секунду или две на моём сайте, лишь две секунды будет гостем в моём виртуальном доме, но и этого будет достаточно — он прозреет, он очнётся, он обретёт себя, и тогда в глазах его появится тот знакомый мне, лихорадочный, сумасшедший, никакой завесой рассудочности и пошлой, мещанской «нормальности» не скрываемый огонь. Огонь Революции. Я верю в тебя, человек! Верю в ржавые гвозди, вбитые в твою голову.