И снова к микрофону выхожу... - [11]

Бегу на улицу Риголь, стучу. Она мне открывает, но не пускает в дом. Несмотря на ее сопротивление, вхожу. Тогда она начинает выталкивать меня и кричать:

— Несчастный, ты подведешь нас под расстрел! Уходи! Уходи!

Шум привлек патруль, который и окружил меня. Унтер-офицер и солдаты осмотрели мои руки, обругали меня. Начальник патруля приказал:

— Всуньте его в кучу!

«Куча» — это была группа, состоявшая примерно из ста таких же арестованных, как и я. Все товарищи, находившиеся в «куче», были уверены, что их казнят. Уже в предыдущую ночь в казармах и на площади производились расстрелы. Мертвых хоронили в скверах, почти не засыпая землей. Разлагаясь, они распространяли трупный запах и заразу.

К нам приблизился офицер высшего чина, отдавший распоряжение вывернуть наши куртки и кепи в знак позора (коммунары носили форму национальной гвардии). Можете себе представить, какой вид мы имели, проведя несколько дней без сна и сорок восемь часов без пищи...

Нас связали по двое и повели по Парижу. На пути от улицы Пиренеев до пригорода Сан-Мартен нас не слишком толкали, но на проспекте Оперы (это буржуазный квартал) мужчины и женщины осыпали нас градом ударов тросточками и зонтиками. Под предлогом отдыха нас остановили на несколько минут — это было сделано для того, чтобы продемонстрировать нас всей этой буржуазной публике.

Я не могу забыть священников, которые останавливали офицеров и говорили им: «Зачем вы так утруждаете себя? Господь бог признает своих. Расстреляйте же их на месте!»

После пятнадцатиминутного перерыва мы продолжали наш путь до новой остановки, где повторились те же сцены. И мы с величайшим усилием защищали свои глаза от зонтиков дам...

Мы прошли Елисейские поля, потом Булонский лес. Двигались уже более полутора часов, а это было тяжело для измученных людей.

Продолжая путь, мы встретились лицом к лицу с генералом Галифе, который приказал остановить нас и выстроить всех в ряд.

— Свора негодяев, теперь вы в моих руках, — обругал нас генерал и начал расправу. Одному из нашей группы он сказал:

— Ты, бандит, выходи из рядов!

Затем Галифе подошел к другому:

— У тебя слишком ученый вид, выходи из рядов!

Я стоял около молодого человека, лет двадцати, с окровавленной рукой. Ему Галифе сказал:

— Смотри-ка, ты уже ранен. Пусть же тебя прикончат...

Так продолжалось до тех пор, пока не вывели из рядов десять коммунаров.

Жены и сестры, все время следовавшие за нами, бросились на колени, прося о помиловании осужденных.

— Нет, нет, — говорил Галифе, — меня это не трогает. От меня вы ничего не добьетесь!

Тогда жандармский офицер обратился к Галифе с просьбой оказать ему честь, предоставив право скомандовать «огонь». Несчастных увели жандармы.

Дальше нас повели в Сатори (военный лагерь возле Версаля), и по пути мы услышали грохот выстрелов — это умирали коммунары.

Когда мы прибыли в казарму Шантье в Сатори, было уже темно. Накрапывал дождь. Мы так устали, что бросились на сырую солому и проснулись лишь на следующий день. Счастливы были те, кто не просыпался среди ночи, так как через окна расстреливали каждого, кто вставал.

В казарме мы увидели не только мужчин, но и женщин, и даже детей.

На следующий день нас привели в большое помещение, где раздавали хлеб. Арестованных вызывали по имени. Когда мы подходили к месту раздачи, то бригадир, стоявший тут же с жандармом, распределявшим хлеб, крепко бил нас по рукам. К счастью, хлеб выдавали сразу на несколько дней.

В казарме каждый из нас рассказывал о зверствах версальцев, о пережитых несчастьях. Тут я узнал об аресте Варлена, которого выдал один священник. Варлен был замучен прежде, чем его довели до места казни; он не мог стоять на ногах, изуродованные глаза его вытекли.

Вскоре нас отправили в вагонах для перевозки скота в плавучую тюрьму «Бреславль».

Многие, взятые на той же баррикаде, что и я, раньше жили в Бельвиле и в Менильмонтане. Это были мои старые друзья, так что я очутился на корабле «Бреславль» с шестью товарищами. Среди них находился некий Тавернтье, сына которого приговорили к смерти. Мы скоро сблизились, что в нашем тяжелом положении являлось большим утешением.

Нам сказали, что продовольствие будут выдавать по группам в восемь человек. Для нас, знавших друг друга, это было очень удобно.

Десять месяцев я жил в плавучей тюрьме и должен был переносить разные мучения. Например, почти два дня мы сидели без воды после того, как нас накормили очень соленой пищей. Видя волнения страдающих от жажды заключенных, офицеры распорядились направить на людей пушки...»

Над А. Леженом состоялся суд. Его приговорили к пятилетнему заключению. Он сидел сначала в тюрьме Пер-Луи, а потом за участие в освобождении одного заключенного был переведен в другую тюрьму.

Это последние строки воспоминаний А. Лежена:

«К вечеру мы прибыли в тюрьму Бель-Иль, расположенную на острове посреди моря. Надзиратель прямо заявил нам: „Знайте, что здесь не следует изображать из себя умников, иначе вас сразу бросят в подвал". Так наше внимание было обращено на „преимущества" новой тюрьмы.

В тот же вечер мы убедились в этом. Во время ужина нам предложили прочесть молитву. Я заявил, что не знаю никаких молитв. Тотчас же один из надзирателей увел меня в карцер, где я пробыл две недели, не видя никого, кроме сторожа, который приносил мне хлеб и воду.