И пришел Город - [58]

Слегка осовевший от коктейлей, он распахнул халат, и Кэтц притиснулась к его оголившемуся торсу. Верхняя часть у Коула была размякшей, зато нижняя неудержимо восстала, и Кэтц обхватила ее губами; Коул в это время проводил ей пальцами по мышцам спины, легкими движениями вбирая ее наэлектризованность. Возникло подобие встречно расходящихся по воде кругов, их мышцы теперь работали на единой волне. Его ось обрела компас: ее сжатые бедра. И он почти кончил. Но она выпрямилась, так что его тугой стержень хлопнул его по животу, и оседлала его, нанизываясь и извиваясь, пока не привела в одинаковый ритм работу и верхних и нижних губ. Музыка пронизывала ритмичностью, орнаментом контрапунктов, пунктирами рифов. В скрежете медиатора по металлическим струнам слышался звон меча о щит.

После прерывистых вздохов и сдавленных стонов они откатились друг от друга, и Кэтц пошла под душ.

Но в ту ночь одним разом дело не ограничилось. Какое-то отчаяние смутно угадывалось в пылу их соития; стремление достичь максимально возможного в отпущенное им время.

«Утро, – мелькнуло в мыслях у Коула. – Что-то должно случиться утром».

Было около полуночи, когда Кэтц оделась и ушла по своим делам, связанным с группой; полночь – самое рабочее время у людей, с которыми ей доводилось иметь дело. Коул впал в расслабленную дремоту.

В половине первого ему приснился сон. Снилось, что руки заспорили между собой, кому из них по праву владеть его плечами. А ноги включились в борьбу за бедра. Но бедра и плечи отчаянно возражали, что сами по себе владеют соответствующими участками тела и им самим принадлежит право распоряжаться ногами и руками, а никак не наоборот. Пока руки горячо доказывали, что им решать участь плеч, а плечи обосновывали свои претензии на владение руками (ноги же и бедра соответственно боролись за свою территорию), повздорили между собой желудок и пах. Пах заявлял, что все тело должно быть отдано ему, ведь, безусловно, размножение является прерогативой номер один. Желудок сердито возражал, что физическим олицетворением Коула является именно он, ведь любому глупцу известно: насыщение – важнейшая функция организма.

И только голова молчала.

Коул пробудился около двух ночи, сознавая, что остался один (не считая Города, вращавшегося вокруг него, словно вокруг человека-оси). Он лежал на спине. Моргнул. Его покрывала испарина, несмотря на то, что было до странности холодно. Чувствовал он себя озябшим и каким-то полым внутри. От сна не осталось и следа, его сменила тревожная чуткость. Что пробудило его? По правой руке вроде кто-то полз. Коул кашлянул и сделал три глубоких вздоха. К грызунам у него с детства было отвращение. Неужели мышь по руке карабкается? Или, того хуже, крыса? Что если укусит? Стараясь шевелить только левой рукой, он потянулся и включил торшер возле кровати. Затаив дыхание, медленно повернулся, уже замахнувшись, чтобы смахнуть тварь.

Но там ничего не оказалось, за исключением вынутого из розетки шнура от лампы. От одной из двух ламп. Странно, что шнур лежал на постели; он веной тянулся по скомканным, без одеяла простыням к безжизненной лампе на стеклянном прикроватном столике. «Почему я пялюсь на этот шнур?» – сам себя спросил Коул.

Должно быть, Кэтц бросила, уходя; мешал, наверное.

Но что тогда ползло по руке? Приснилось, должно быть.

Коул скинул шнур с постели и прилег, благодатно откинувшись: странная какая-то тяжесть навалилась. Прошло еще минут сорок, прежде чем он снова заснул.

Он будто бы скользнул, просочился сквозь матрац, растаяв и слившись с какой-то жидкостью, с веселым журчанием текущей по трубам Города. А сверху, обнажившись и обретя фосфоресцирующую видимость, замигали в такт некоей машинной хореографии светящиеся карты-схемы: здания, узлы коммуникаций…

Что-то разбудило его в четыре утра. Нечто стискивало правую руку: шнур от лампы, туго опоясавший бицепс и впившийся медными зубцами штепселя в плечо – как змея ядовитым зубом.

Выкрикнув что-то невнятное, Коул отчаянно дернулся, оборвав шнур. В том месте, где была перетянута кожа, проходил багровый след.

Там, где в кожу впились зубцы, была ранка, плечо уже покалывало зловещей немотой. Коул поднял руку, чтобы лучше разглядеть ранку, но немота перешла и на руку – мышца налилась неимоверной тяжестью, отчего рука плетью упала на кровать. «Затекла всего лишь», – подумал Коул.

Он напрягся, силясь пошевелить рукой: бесполезно.

Из горла вырвался беспомощный скулеж; Коул его подавил. Он кое-как поднялся, сглотнув отрыжку из желчи, и заковылял в ванную (ощущение такое, будто пытаешься идти по самолету в момент падения в воздушную яму). Ноги подкашивались, мышцы повиновались кое-как, словно собираясь отправиться восвояси отдельно от тела. Добравшись до раковины, он действующей рукой (вторая висела мертвой плетью) порылся в косметичке Кэтц и откупорил бутылек со снотворным. Проглотил шесть таблеток, не запивая водой. И поковылял обратно, выключив по пути свет.

«Шнур обмотался, когда я метался во сне. Кошмар, должно быть. Тошнит… К утру, наверно, пройдет».

Он рухнул в сон, как валун с утеса.