И пришел Город - [2]

Сдернув с себя наушники, Кэтц махнула звукооператору. Тот остановил фонограмму. Она сидела с побелевшим лицом, уставясь на пульт. Затем встала, подошла к своей сумке и, достав флакончик с успокоительным, после глубокого вдоха пригубила. «Это и вправду он», – стучало у нее в голове.

Возвратившись, непослушными руками снова надела наушники. Минуту она сидела в нерешительности, собираясь с силами. Наконец дала знать звукооператору, чтобы тот снова включил запись.

«Кэтц, я хочу, чтобы ты меня поняла. Почему я не мог отправиться с тобой. Почему позволил Городу сделать то, что он сделал.

Смешно сказать, но время для меня теперь ничего не значит. Как только лабиринт изучен, по нему можно следовать в любом направлении. Можно стоять рядом и наблюдать сцену собственного рождения. Невидимый, я стоял возле больничной койки своей матери и смотрел, как появляюсь на свет! Наблюдал за тем, как расту. Вернулся назад, чтобы отсмотреть повторно. Вникнуть, взглянуть на все объективно. И хочу рассказать тебе все как было, от начала до конца, даром что по большей части ты сама при этом присутствовала. Надеюсь, я уложусь во время твоей записи. Думаю начать с той ночи в клубе – точнее, второй ночи твоего тура по Сан-Франциско. Ты только что возвратилась из Чикаго. В ночь, когда я попросил тебя "прозондировать" парня, которого хотел нанять вышибалой. Сейчас я как раз вхожу в нужное состояние. Я это чувствую. Третье лицо… Да-да, я – третье, стороннее лицо».

Он хохотнул. Кэтц поморщилась; сумасшедшинка в голосе все-таки была.

«Это было, кажется, 10 мая 2008 года. В старом добром Сан-Франциско… Или чем он был тогда – до перемен, до Чистки, до… ну да ладно. Смешно: в сущности, так недавно по моему теперешнему временному отсчету я находился в эпицентре взрыва. Непосредственно при акции возмездия… Помещение вокруг меня взорвалось – а мне хоть бы что. Даже понравилось. Уходил оттуда с ощущением, будто только что искупался в бушующем море.

Всё, сфокусировался… Пошел обратный отсчет… Эллис-стрит. Клуб "Анестезия". Мой клуб – неважно, что про него говорили. Как его тогда расписала пресса:

"…одна "звезда", если вы ищете эстетическую, душевную обстановку, и "пять" – если вам по сердцу дикий шум, потасовки, буйная эксцентрика, шлюхи и безудержный китч". Да ну ее на хер, эту прессу. Это был мой клуб, и я его любил…»

Кэтц слушала, а внутри у нее все словно таяло; на лбу выступили бисеринки пота. Где-то там, позади бесплотного голоса, завывала, билась и чугунно грохотала ангст-роком ее группа – оголтелый металл, быстрый и яростный, словно громовое эхо ворвавшегося на станцию поезда подземки.

Голос на пленке вел рассказ.

Р-РАЗ!

Была суббота, десять вечера – из чего следует, что клуб был набит под завязку. Не просто битком, а уже слегка разбухал. Народ разве что из окон не выдавливался. Что Стюарту Коулу было вполне по душе. Жизнь клуба напрямую зависела от дохода, приносимого этим вечерним субботним разгулом. Но значило это, и что надо нанимать и, главное, оплачивать (ох, подумать только!) троих вышибал на эту ночь. А Коул нашел только одного, да и то уже переработавшего, бедолагу со сбитыми костяшками. Коул искал еще двоих и уже успел получить отбой от двух каратистов, бывшего «зеленого берета» и одной глыбообразной лесбиянки. Всем, как видно, своя морда дорога: «Анестезия» – то еще место.

Весь в мыслях о вышибалах, Коул смешивал коктейль «Ржавый гвоздь», когда взгляд его случайно остановился на человеке в зеркальных очках. Примерно так глаз выхватывает среди волн бакен из-за его неподвижности: твердый предмет в жидкой среде. Все толпы текучи, полны течений и завихрений. Человек – существо мягкое, по большей части состоит из воды, поэтому движущаяся людская масса создает впечатление скорее колыхания, чем дерганья. Этот же человек двигался подобно ледоколу – жестко и неумолимо, но при этом со свойственной ему отрешенной грациозностью. Он не был массивным или чересчур жестким, но было в нем что-то несгибаемое. Прочность.

Идеальный вышибала.

Хотя, если присмотреться, богатством незнакомец не отличался: черное полупальто в двух местах было порвано, без пояса, а побуревшая, низко надвинутая широкополая шляпа частично уже утратила форму. Зеркальные же очки выглядели новехонькими, отражая крутящиеся блики старомодного стробоскопа над танцплощадкой. «Может, переодетый фараон?» – подумалось Коулу. Или еще хуже, активист. Эти грозились своими приемчиками – спецрейдами, облавами и так далее – повычистить всех проституток, а уж их-то в клубе хватало.

У незнакомца было квадратное лицо – бледное и без изъяна, но грубое, все равно что мраморная глыба, которой вода и ветер постепенно придали сходство с человеком. Подбородок с ямочкой выдавался вперед дальше, чем толстый приплюснутый нос. Курчавые волосы отливали иссиня-черным металлическим блеском. Сложения среднего, рост метр восемьдесят или чуть выше. И вместе с тем такое грозное самодовольство в этой нарочито прямой, незыблемой осанке, что просто не по себе.

«Смотри, кого нанимаешь…», – напомнил себе Коул, приглядываясь. В Сан-Франциско с любым уличным маньяком в игры не поиграешь; это должен быть