И придут наши дети - [83]

— Я все сделаю, можете на меня положиться, — заикаясь, выговорил он.

— Лето уже на носу, — заметил директор. — Время летит, летит!

Климо Клиштинец помнит, что он точно так же повторил «летит!» и потом еще долго говорил о каких-то пустяках. Теперь, когда он шагал по улице, ему хотелось сплюнуть на тротуар и пинать каждое дерево, встречающееся на пути.

— Да что толку! — сказал он вслух уже в своем кабинете. Он смотрел на разложенные рукописи и думал, почему одна причина порождает другую, почему директорская дочка непременно хочет ехать в Югославию, почему в автосервисе нельзя достать ни крыла, ни фары, ничего из того, что нужно, почему, черт возьми, он должен поступаться своими убеждениями, впутываться в махинации, давать взятки и оказывать услугу за услугу?!

Сын, его сын виноват во всем, он, он в ответе, это он подтолкнул всю эту лавину! Он вдруг запнулся, смутился: господи, да в чем виноват сын? В том, что нельзя достать запасное крыло? В том, что буйно процветает коррупция?! Да разве они, дети, виноваты в этом?

Он опустился на стул.

Что же творится?!

С сыном он не справляется. Давно уже не справляется. Клиштинец почувствовал, что проиграл одну очень важную битву в своей жизни.

Он склонился над рукописью и почти бессознательно начал читать текст… Лучше всего окунуться в работу и не думать ни о чем, что не имеет прямого отношения к редакции.

Когда позднее он вышел в коридор Пресс-центра, неся в руке отредактированный комментарий, он чувствовал себя уже немного лучше. Он не думал ни о сыне, ни о тех неприятностях, которые тот ему доставляет. Он почти простил его: ведь сын живет в мире, который мы ему подготовили. И чему тут особенно удивляться, если он бунтует против этого мира! По крайней мере, он откровенен.

В секретариате никого не было. Клиштинец поискал ответственного секретаря в соседних комнатах, а потом положил материал ему на стол. Он зацепился глазами за листок бумаги, придавленный пресс-папье, взял его в руки и прочел из любопытства. От удивления брови его полезли вверх.

Положил телефонограмму на прежнее место, — возможно, Освальд уже все устроил. А может, и нет.

Он вышел в коридор и по дороге к своему кабинету в нем неуклонно крепло убеждение, которое он осознал лишь минуту назад: да, битву за сына он проиграл.

Вернувшись в кабинет, он набрал номер телефона почтового отделения и послал Прокопу телеграмму в Банскую Каменицу.

4

Мартин Добиаш позвонил Вере Околичной лишь около шести вечера. А весь день до этого он был на Гроне, помогая рабочим и техникам ремонтировать перекрывающее оборудование. Он весь был в грязи и в масле, от него несло нефтью, а под ногти так въелась грязь, что он не знал, как ее выдрать оттуда. Он уже и не надеялся застать Веру на месте, поэтому очень обрадовался, услышав ее голос. Договорились, что сходят выпить по бокалу красного вина.

Они сидели в маленьком уютном ресторанчике, единственном во всем городке. Ресторанчик был почти пуст и тих, его ничуть не коснулись волнения и бури, которые они только что пережили. Они наслаждались молчанием, и было ощущение, что наконец-то спадает напряжение, накопленное в течение целого дня. Мартин постепенно освобождался от нервного напряжения, все старался спрятать в ладонь пальцы с грязными своими ногтями и курил сигарету за сигаретой, чтобы перебить жирный запах, въевшийся даже в волосы. Он страшно устал.

Они заказали ужин, и поскольку старший официант хорошо знал их обоих, он подал им свиную печенку с луком, хотя свиной печени нельзя было достать во всей округе. Этот маленький услужливый человечек напоминал Добиашу об уходящем мире хороших ресторанов, где вкусно кормили, отлично обслуживали и где было спокойно и тихо.

Оба накинулись на еду с жадностью людей, обреченных питаться в заводских столовых.

— Я с утра ничего не ел, — оправдывался Добиаш. — Все некогда. — Он подумал, что в этой ежедневной беготне забывает не только нормально поесть, но и вообще жить. Он думал о том, как пожирает его жизнь вся эта круговерть, вся эта работа на комбинате и как он, не пытаясь что-нибудь изменить, наблюдает за этим и позволяет перемалывать, коверкать свою жизнь, поскольку это в его интересах, в интересах его продвижения, его карьеры. Лишь изредка ему удается выскользнуть из этого водоворота в такие минуты, как эта: короткая передышка в долгом изнурительном походе.

Они утолили голод и, пока официант убирал тарелки, молчали. Разговорились уже только за кофе.

— Ну и как все это выглядит? — спросила Вера.

— Дело дрянь, — Мартин виновато посмотрел на свои руки, вцепившиеся в чашечку с кофе. — Повсюду плавает дохлая рыба. Река похожа на сточную канаву…

— Когда же в ней можно будет купаться?

— А вы что, в ней когда-нибудь купались?

— Нет. А… почему мы все еще на «вы»?

Он взял бокал, в котором оставалось немного вина.

— Можем перейти на «ты»… — Они чокнулись и слегка коснулись друг друга губами.

Потом с минуту растерянно молчали, словно привыкая к новому положению.

— А что, собственно, произошло? — В Вере снова заговорил заводской юрист.

— Лопнул трубопровод… Перегрузка мощностей… Несоответствие технологии… Очистная станция… Старая песенка!