И повсюду тлеют пожары - [33]

«разухабистая», сообщала она про одну, и «сядьте, они раскачивают лодку!» — про другую. Славилась обязательностью и грамотностью, хотя — вслух этого, впрочем, не говорили — тексты ее были скучны, и весьма банальны, и страшно милы. Шейкер-Хайтс — город надежный, поэтому и новости здесь (уж какие были) тоже скучны. Снаружи в мире извергались вулканы, правительства возносились, и рушились, и торговались из-за заложников, взрывались ракеты, ломались стены. Но в Шейкер-Хайтс жизнь мирно текла своим чередом, а бунты, и бомбы, и землетрясения доносились издалека, приглушенными толчками. Дом у миссис Ричардсон был велик; дети в безопасности, и счастливы, и получают хорошее образование. В общих чертах, говорила она себе, много лет назад я это и планировала.

Однако просьба Иззи привнесла в эту жизнь нечто новое. Интригу — ну хотя бы интерес. Пожалуй, теперь наконец-то есть что расследовать.

* * *

Миссис Ричардсон сдержала слово: сдав заметку, занялась таинственной фотографией. Назавтра в обеденный перерыв она зашла в музей и глянула на снимок.

Она была уверена, что Иззи насочиняла, но нет, дочь не ошиблась: на фотографии безусловно Мия. На фотографии Полин Хоторн! О Полин Хоторн миссис Ричардсон, конечно, слыхала. Что тут за история? В раздумьях миссис Ричардсон сунула пятерку в музейный ящик для пожертвований и, весьма заинтригованная, направилась к машине.

Первым делом она позвонила в художественную галерею, одолжившую фотографию для выставки. Да, сказал владелец, они купили фотографию в 1982-м у арт-дилера в Нью-Йорке. Было это вскоре после смерти Полин, и художественные круги страшно всполошились, когда на продажу выставили эту прежде неизвестную фотографию. Аукцион был зверский, галерея получила работу за пятьдесят тысяч — задешево, можно сказать, большая удача. Да, это точно фотография Полин Хоторн: за многие годы арт-дилер продала немало ее работ, а на обороте снимка — единственного отпечатка, сказали им — стоит автограф Полин. Нет, владелец фотографии неизвестен, но галерея рада сообщить миссис Ричардсон имя арт-дилера.

Миссис Ричардсон его записала — какая-то Анита Риз — и, звякнув в нью-йоркскую справочную, добыла телефон «Галереи Риз» на Манхэттене. Когда дозвонилась, Анита Риз оказалась прямо-таки воплощением нью-йоркского духа: резкая, трескучая и невозмутимая.

— Полин Хоторн? Да, наверняка я и продала. Я представляла Полин Хоторн много лет.

Миссис Ричардсон расслышала в трубке далекий визг сирен, что промчались мимо и растворились вдали. В ее воображении Нью-Йорк всегда звучал так — клаксоны, грузовики, сирены. Она бывала там лишь однажды, в колледже, — в те времена сумочку приходилось держать обеими руками, а в подземке нельзя было ни к чему прикоснуться, даже к поручням. В памяти Нью-Йорк таким и зацементировался.

— Но эту фотографию, — сказала миссис Ричардсон, — продали после смерти Полин. Кто-то другой продал. Фотография женщины с ребенком на коленях. Называется «Дева и дитя № 1».

В телефоне вдруг стало очень тихо — миссис Ричардсон подумала даже, что их разъединили. Но после паузы Анита Риз ответила:

— Да, помню.

— Я что хотела спросить, — сказала миссис Ричардсон. — Вы не скажете, кто продал фотографию?

Тут в голосе Аниты полыхнуло что-то новое — подозрение.

— Откуда вы, напомните?

— Меня зовут Элена Ричардсон. — На миг она замялась. — Я репортер из «Сан-пресс», в Кливленде. Мне это нужно для статьи.

— Ясно. — Снова пауза. — Простите, но первый владелец фотографии пожелал остаться неизвестным. По личным причинам. Я не вольна сообщить вам имя продавца.

Миссис Ричардсон в досаде загнула уголок блокнота.

— Я понимаю. Меня, собственно, больше интересует модель. Вы случайно не знаете, кто она?

На сей раз ошибки быть не могло — откровенно настороженное молчание, а когда Анита Риз заговорила, голос ее подернулся инеем:

— Боюсь, мне нечего сказать. Удачи вам со статьей. — Тихий щелчок — и тишина на линии.

Миссис Ричардсон положила трубку. Она была журналисткой, и собеседники бросали трубку не впервые на ее памяти, но на сей раз она разозлилась беспримерно. Быть может, здесь что-то кроется — ждет разгадки некая диковинная тайна. Миссис Ричардсон глянула на экран монитора, где ее саму ждало полчерновика статьи «Стоит ли Гору баллотироваться в президенты? Спрашиваем местных жителей».

Коллекционеры искусства — нередко затворники, подумала она. Тем более если речь идет о деньгах. Может, эта Анита Риз про фотографию и не знает ничего, кроме суммы своей комиссии. И вообще, кто толкнул миссис Ричардсон на эту садовую тропку? Иззи. Ее безрассудная дочь — оголенный провод, вечный двигатель, перегретый реактор, что впадает в яростное негодование из-за малейшей ерунды.

Сразу ясно, рассудила миссис Ричардсон, что перед нами кроличья нора. Она полистала блокнот, открыла заметки о вице-президенте и принялась печатать.

9

Всю неделю миссис Ричардсон досадовала на Иззи, хотя, правду сказать, на Иззи она по той или иной причине досадовала постоянно. Корни ее раздражения были длинны, и ветвисты, и уходили глубоко. Иззи, вопреки ее подозрениям и подначкам Лекси в минуты жестокости, отнюдь не была случайным или нежеланным ребенком. Совсем наоборот. Миссис Ричардсон всегда мечтала о большой семье. Сама она была единственным отпрыском и все детство грезила о братьях и сестрах, завидовала подругам — Морин О’Шонесси, например: та никогда не возвращалась из школы в пустой дом, и ей всегда было с кем поговорить. «Не такая уж и красота, — уверяла ее Морин, — особенно если братья». Пятнадцатилетняя Морин была старшей, ее двухлетняя сестра Кейти — младшей, а между ними родилось шесть парней, но миссис Ричардсон была убеждена, что даже шесть братьев лучше, чем расти одной. «Куча детей, — сказала она мистеру Ричардсону, когда они поженились. — Минимум трое или четверо. И с небольшой разницей», — прибавила она, снова вспомнив детство: редко случалось, чтобы в классе не было ни одного О’Шонесси. Их знали все — в Шейкер-Хайтс они были династией, громадным, и громогласным, и невероятно красивым кланом, загорелым и обветренным, как Кеннеди. Мистер Ричардсон, у которого было два брата, согласился.