И. Полетаев, служивший швейцаром - [29]

А было вам здесь неплохо, господин Полетаев. Неплохо, сэр, вы правы. Никто на вас не давил, никто вас не дергал. Да, вы правы, здесь на меня не капало, сэр. Эмма Феликсовна, конечно, материя грубоватая… …Не будем пока о дурном, сэр, как говорится, каждому свой крест. Но что вы напишете свой маме? Я напишу, что женился на известной артистке. А если ваша сентиментальная мать вздумает вас проведать? Зачем загадывать так далеко, сэр! Мне и так плохо, так плохо, плохо, плохо… Остановитесь, сэр, и гордо поднимите голову. Все лучшее всегда впереди. Пора. Трубы гремят, будь смелей акробат.

Он тащил по вечернему городу чемодан. Чемодан бил по ногам. Темная кошка с неприятным мяуканьем выбежала из-под кустов. Полетаев поплевал через левое плечо.

По кожаным курткам и по стеклам автомобилей стекали неверные лучи от фонарей. Чемодан бил по ногам.

Эмма Феликсовна открыла дверь, и по ее лицу Полетаев понял: произошло что-то невероятное.

— Уходи, — прошептала она сдавленно.

— Что?

— Уходи, уходи.

— Кто к нам пришел? — произнес сладкий фальцет. — До меня донеслось, милочка, что ты с кем-то беседуешь? — И пораженный Полетаев увидел, что в прихожую вкатывается небольшой махровый шар в очках с золотыми дужками.

— Мой племянник, — обернувшись к шару, фальшиво оскалилась Эмка, — молодой драматург.

— Так что ж ты его, душечка, на пороге держишь?

— Проходи, — грубо, но очень тихо сказала Эмка.

Полетаев снял кеды, поставил к стенке чемодан и, недоумевая, что за тип среднего пола воцарился в Эмкиной квартире, вошел в комнату. Все в ней сияло: новые шторы с райскими цветами, новые вазы — с райскими цветами, а на столе… на столе-то чего только нет!

— Познакомься, — продолжая нарочито скалиться, Эмка взяла Полетаева за локоть, — мой супруг Ферапонт Иванович Тю…

— Супруг?!

— А как там моя сестрица?! Здорова ли?! — Эмка обернулась к махровому шару. — Покормлю племянничка и расспрошу о родне! — Она впихнула Полетаева в кухню, закрыла дверь и зашипела:

— Сотру тебя с лица земли, засажу на пятнадцать лет за украденные бриллианты, только пискни!

— Я что, — Полетаев пожал плечами, ощущая себя так, будто недавно он был при смерти, а сейчас вдруг ему сообщили, что он уже умер, — я что? Только где ты такое чудище откопала?

— Не чета твоей деревянной башке! Он, знаешь, кто?

— Тенор, по-моему, из церковного хора.

— Он — хлебопекарный заводик, год как вдовец.

— Жену его ты сама утопила? Или под трамвай бросила?

— Поговори еще! — Эмка тревожно глянула на дверь и заговорила громко. — Ешь, ешь, золотой мой, неухоженный, вот тебе икорка, вот…

— Так ты не только меня словами подчуй, а по-настоящему корми, а то заглянет твой заводик и поймет, какая ты обманщица!

— Из любой ситуации ты, Полетаев, выгоду для себя извлечешь!

Эмка сходила в комнату и вернулась с икрой, языком, нарезанными ананасами…

— И коньяка налей работнику, да "Камю" не пожалей!

Она поставила на стол и коньяк. Он внимательно изучил бутылку.

— Да отличный коньяк! Пей, остолоп и объясни, с чего ты явился на ночь глядя?

Полетаев выпил рюмочку и немного осмелел.

— Мне сегодня нужно у тебя переночевать Эмка, не прогонишь ведь ты родного племянника на улицу?

— Переночевать?! Что случилось?! Говори прямо, что с квартирой?! Сгорела?! Затопили соседи?! Говори!!

— Да все там нормально, успокойся, квартира твоя цела, не сгорела, не затопило ее, просто я там больше жить не буду.

— И почему же?

— Ага, не хочешь со мной расставаться! — Полетаев выпил еще рюмку. — Чувства твои ко мне не остыли?

— Я надеялась, что ты продашь все, что обещал, а уж потом я тебя рассчитаю.

— Нет у тебя сердца, Эмка. Именно поэтому я и ухожу от тебя навсегда. Я тоже… — Он замолчал, мечтательно глядя на кусочек ананаса, потом взял его, надкусил и, смакуя, загадочно улыбнулся.

— Тоже — что? — не выдержала Эмка. — Что — тоже?

— Женюсь!

— Женишься?

— Именно так.

— А ведь как всегда врешь!

— И рад бы соврать, но невеста на пятом месяце, а папаша у нее какая-то шишка в прокуратуре.

"Нам с тобой теперь не по пути!" — сказал Эмкин взгляд и тут же в комнате возликовал фальцет:

— Эммочка, ау? Мулечка, ты скоро?

— Ау, — повторила Эмка басом, — а тебе, Полетаев, выходит что уа.

…Он на цыпочках пересек лунный квадрат и прислушался: фальцет ласково посвистывал, Эмка кряхтела во сне.

Эмма Феликсовна, вы недодали мне за мою службу кучу денег, мысленно обратился к ней Полетаев, чуть приостановившись, вы каждый раз нагло обсчитывали меня, у вас теперь семейное счастье, а я одинок и совершенно бесприютен, поэтому я считаю своим долгом взять у вас долг так сказать без вашей на то воли. Он очень осторожно открыл дверь в маленькую комнату, где у ювелирши хранилось все самое ценное, и, оглянувшись, вновь прислушался: то же сладкое посвистывание фальцета, то же басовитое кряхтенье рабовладелицы. Райские птицы на шторах потусторонне светились, голубели их высокие хохолки, переливались перья длинных хвостов. Тссс. Полетаев сделал несколько осторожных шагов в глубь комнаты. Скрипнул паркет. Мама! До чего довела меня эта страшная жизнь! Ведь я сейчас совершу!.. И не в первый раз, сэр. Но я не ворую, сэр, я беру то, что заработал своим трудом, сэр. Я был у Эмки и массажистом, и домработницей, и продавцом, и сторожем… Я был у нее всем, а сколько она мне платила? Жалкие гроши! И в конце концов бросила ради мыловаренного… Хлебопекарного, сэр. Полетаев сделал еще несколько шагов. Вновь скрипнул паркет. На стене качнулась сутулая полетаевская тень. Он замер. Снова прислушался: Эмка все также сосредоточенно кряхтела, но фальцет почему-то умолк. Полетаев застыл на середине комнаты, точно статуя в парке. Если только сатрапша проснется, ему конец! Но все было тихо, мирно тикали одни часы и электронно светились другие: три часа пятнадцать минут сорок две секунды.