И. Полетаев, служивший швейцаром - [26]

— и так нехорошо дыхнул на меня, что я чуть ему не сказал… Нет, — прервал себя Полетаев, а молодые актриски сгрудились все вокруг него, точно вокруг елки, и картинной ойкали, и картинно закатывали глаза. — Расскажу все сначала. Я был в гостях у одного знаменитого писателя, не стану называть фамилии, ну был немножко нетрезв, писатель угощал меня марокканским ромом, вдруг подходит ко мне возле метро бугаина метра под два и тычет в меня пистолетом да еще ухмыляется, мерзавец, деньги значит ему нужны, а у меня с собой были какие-то копейки, признаюсь, хотел ему сразу все отдать и черт с ним, как говорится, отдать и в метро, гляжу, к нему еще второй идет, но когда этот громила меня приобнял и на меня дыхнул, а из его зева принеприятно воняло, мне захотелось ему сказать, идешь на дело, чисти зубы, болван! так вот, наверное, от его зловония я и осатанел, я схватил его руку с пистолетом и — пререломил о свое колено!..

— О! — воскликнули актриски.

— …Раздался неприятный хруст…

— Бррр! — заежились актриски.

— …и тут подоспел второй, я пнул его, он отлетел, смотрю, первый корчится от боли, второй валяется рядом, а третий — ну третьего я схватил и скинул вниз — и он полетел по экскалатору…

— Вы дрались в метро? — удивилась одна.

— Уже в метро нападают? — испугалась вторая.

— Но, по-моему, драка началась не в метро, а на улице? — Не без иронии уточнила третья, в очках.

Эта дура небось бухгалтером у них служит.

— Неважно, где началась, важно, что хорошо кончилась, — мрачновато пошутил Полетаев. — Кстати, где у вас режиссер?

Кажется, там, нет, в буфете, нет, у себя, нет, уехал в Дом актера, а я говорю, с этой, нет, что ты сдурела, они расстались, он в кафе напротив театра, уехал, уехал, вернется к обеду…

Ну расчирикались певуньи, ну расщебетались. Напоите-ка меня лучше чайком-кофейком.

Та, что в очках, наверное, бухгалтер, скептически поджала губы и, стуча металлическими каблуками, удалилась. В конце узкого и длинного коридора, стены которого были полностью оклеены афишами, отчего коридор казался пятнистым удавом (вид изнутри) хлопнула дверь.

— Ушла, — сказала одна.

— Она всегда так, — заметила вторая.

— Думает, прима, так ей все можно, — возмутилась четвертая, поскольку именно ушедшую, очкастеньку, Полетаев пронумеровал третьей.

— Прима? — поразился он. — А я было решил, что она счетовод.

— Да! Да! Да! — обрадовались все актриски дружно. — И мы! И мы! И мы!

— И мы так думаем, а он, — актриски переглянулись: первая посмотрела на четвертую, четвертая — на вторую (и так далее).

— Что он?

— Он считает ее великой актрисой, он ей роль Офелии дал!

— Ей больше подошла бы роль Кикиморы. — Полетаев почувствовал себя старой сплетницей. — Или Бабы Яги в детском спектакле.

Пойдемте скорее, чай, кофе, конфеты, печенье, ваша пьса, конечно, чудо, несомненно, гениальная, а вы и сам просто душка, просто…

— Правда, я похож на куколку? — прервал их верещание Полетаев. — Подать ананасы в Шампанском!

Они все сразу громко и деланно засмеялись.

Его привели в комнатушку, тоже завешанную афишами, поверх которой были пришпилены фотографии актрисок — первой, второй, четвертой…

— А где же портретик вашей примы?

Вдруг стало слышно, что окна театра выходят прямо во двор детского сада: малыши звенели, как колокольчики.

— Она у нас в отдельных апартаментах, — сказала четвертая.

— С отдельным диваном, — съязвила первая.

— Кофе готов, — сообщила вторая, которая как-то не замечалась вовсе.

Полетаеву уже надоело их нумеровать. Он отпил кофе и стал разглядывать афиши: пьеса "Рога" на них не значилась.

И тут в дверь влетела еще одна — с красным пятном на шее и смазанной с губ помадой. Она села, тряхнув волосами и растопырив обнаженные коленки. Эта понятно на какие роли.

— Ну и где же все-таки ваш режиссер?

В Доме актера, в кафе напротив, а может, уехал за реквизитом, нет, наверное, он занимается репертуаром…

— Уехал, — сказала та, которая понятно на какие роли. — Мне только что стало известно. А вернется через две недели.

Актрисы мгновенно Полетаеву надоели. Правда, на всякий случай он продолжал им натянуто улыбаться. То одной, то другой, больше их не пронумеровывая.

— А что же с моей пьесой? — Он поставил на столик чашку с недопитым кофе. — У меня ведь ее может другой театр поставить.

— А вы сходите к ней, — длинноносенькая, та, что фигурировала сначала под первым номером, показала на дверь в коридор. — Она все знает.

— Все да не все. — Вдруг загадочно вымолвила та, которая понятно на какие роли.

В комнатушке повисло напряженное молчание.

— Ладно. — Полетаев встал, застегнул верхнюю пуговицу рубашки, взял папку. — Между прочим, не простая папка, — надул он щеки, — а раритет. Вы даже представить себе не можете, кому она принадлежала!

— Кому?

— Ну кому же?!

— Ну-уу?!

— Отгадайте!

— Делону?

— Дура! Харатьяну!

— А может, Никите Михалкову?

— Берии, — торжественно сказал Полетаев.

— Берии, — разочарованно протянула длинноносенькая, — а кто это?

— Кажется, сын Сталина? — попыталась угадать понятно на какие роли.

— Революционер?

— Композитор девятнадцатого века?

— Пойду. — Полетаев вышел в коридор и, ощущая себя опять внутри пятнистого удава, протопал к двери, за которой пряталась очкастая прима.