И побольше флагов - [56]

– Нет.

– У меня есть основания полагать, что эта Грин стоит во главе подпольной организации, подкупом выманивающей из страны молодых людей призывного возраста. Вот эту нить я и взял сейчас в разработку. Ваше к этому отношение?

– Чушь собачья.

– Я боялся, что вы так скажете. Но вы глубоко ошибаетесь. Дайте мне только время, и мой рассказ покажется вам более убедительным.

– Ну а пока для вас есть работа. Вот список адресов тридцати трех предполагаемых фашистов. Проверьте их.

– Сейчас же?

– Сейчас.

– А слежку за Грин мне продолжать?

– В нерабочее время.

– Ума не приложу, чем тебе приглянулся этот Плам, – проворчал Бэзил, выбравшись из кабинета в приемную. – Должно быть, с твоей стороны это просто снобизм.

– Вовсе нет: это любовь? Тот офицер из пенсионного отдела был полный полковник!

– Предрекаю, что ты скатишься до младших офицеров. Между прочим, младший капрал, вы могли бы обращаться ко мне «сэр».

Сюзи прыснула:

– По-моему, ты пьян.

– Пьян рыцарским благородством, – заявил Бэзил.

В этот вечер Седрику Лайну надлежало прибыть в полк. Сорокавосьмичасовое увольнение перед погрузкой истекало, и, хотя Седрик и предпочел отправиться на час раньше, только бы не ехать специальным составом, он с трудом отыскал вагон без собратьев-офицеров, сделавших точно такой же выбор. Они следовали на север, где утром на рассвете должны были, погрузившись, отправляться прямо на фронт.

Вагон первого класса был переполнен: в каждом купе по обеим сторонам сидело четверо, на полках громоздился багаж. Черные маскировочные щиты позволяли падавшим сверху столбам света освещать лишь колени сидящих, лица же их, оставаясь во тьме, были неразличимы.

В углу мирно спал морской офицер хозяйственной службы, двое штатских напрягали зрение над листами вечерней газеты. Остальные четверо были солдаты. Седрик сидел между двумя солдатами и, уставясь в неясные тени багажа над головами штатских, прокручивал в голове горький осадок всего произошедшего за два последних дня.

Так как ему было тридцать пять лет, он говорил по-французски и создан был скорее для любезной беседы, чем для ловких и энергичных действий, его сделали батальонным офицером разведки. Он вел боевой журнал, а в непогоду его часто командировали в роты на лекции по чтению карт, безопасности и боевому уставу германской пехоты. Таких лекций у Седрика было три. Когда ротные командиры исчерпали свою фантазию, его послали на курсы противогазовой защиты, а затем на курсы чтения аэрофотоснимков. На учениях он размечал карту флажками и отвечал за регистрацию донесений.

– Вам мало что можно поручить, пока нас на фронт не отправили, – заявил командир. – Ну, позвоните в Олдершот фотографам, договоритесь о том, чтобы приняли группу из полка.

Его сделали ответственным за офицерскую столовую, и каждый раз во время визитов туда мучили бесконечными жалобами:

– Опять тмин кончился, Седрик!

– Неужели трудно сделать так, чтоб суп был горячим, Лайн!

– Если офицеры повадились таскать газеты из столовой, то значит, надо заказывать их побольше!

– Опять стилтонский сыр засох!

Таковы были его будни, но Найджел и понятия об этом не имел. Для него, восьмилетнего мальчишки, папа был боевым офицером, героем. Когда до отправки им дали двое суток увольнения, Седрик позвонил директору сына, и мальчик встретился с ним на их станции за городом. Гордость за отца и удовольствие от неожиданных каникул превратили для Найджела их вечер дома в увлекательное приключение. Сама усадьба была отдана под лазарет, где в пустых больничных палатах томился скучающий персонал. Найджела распирало от любопытства: почему пуговицы на мундире Седрика расположены не так, как у братьев и отцов других мальчиков; чем отличается ручной пулемет «Брен» от станкового пулемета «Викерс»; насколько скорость наших бомбардировщиков больше скорости немецких; правду ли говорил один парень, что Гитлер – припадочный, и если да, то бывает ли у него пена изо рта и закатываются ли глаза во время припадка, как однажды это было с той девочкой в привратницкой.

Вечером Седрик долго прощался со своим парком у воды. Главным образом обилие воды и побудило их с Анджелой выбрать это место десять лет назад, как только они обручились. Вода била родником, чистым и обильным, стекала естественными каскадами со склона холма за домом, сливаясь потом в довольно широкий ручей, уверенно стремивший свой бег через парк. Они с Анджелой позавтракали у родника, любуясь прямоугольной симметрией дома внизу.

– Подходит, – сказала Анджела. – Я предложу им пятнадцать тысяч.

Женитьба на богатой женщине никогда не смущала Седрика. Примитивное выражение «женился на деньгах» к нему не относилось, но он любил те редкие и прекрасные вещи, которые можно было приобрести, обладая деньгами, и большое состояние Анджелы делало ее в глазах Седрика втройне более редкостной и прекрасной.

Удивительно было, что они вообще встретились. Седрик тогда не первый год находился в полку, удерживаемый деньгами, которые выделял ему отец, позволяя сорить ими лишь на том условии, что он не бросит службу. Для Седрика единственным выбором был либо полк, либо контора, и хотя общение с товарищами по оружию его и утомляло, пышная торжественность военных церемоний воспламеняла воображение достаточно, чтобы мириться с пребыванием в полку в мирное время. Седрик получил хорошее воспитание, отлично держался в седле, но строгие правила охоты на лис его не привлекали. Стрелял он очень метко, и, поскольку, как выяснилось, это было единственным, что связывало его с товарищами, а также потому, что отличиться в чем-то всегда приятно, он принимал приглашение пострелять фазанов от владельцев усадеб, в которых, если их не окружала лесная чащоба, чувствовал себя одиноким и потерянным. Норфолкская усадьба отца Анджелы славилась своими охотничьими угодьями, к тому же, как слышал Седрик, у этого господина была отличная коллекция французских импрессионистов. Погостив у него в ту осень десять лет назад, Седрик счел картины банальными, дичь – слишком покорной и прирученной, а общество – сверх всякой меры унылым. Единственным исключением оказалась Анджела. Уже не дебютантка, она держала дистанцию, пребывая в холодноватом и таинственном, созданном ею самой одиночестве. Поначалу каждую его попытку прорвать стену, которую она воздвигла, обороняясь от назойливого, шумного мира вокруг, Анджела встречала в штыки, но потом неожиданно приняла Седрика, как и она, чуждого окружающему, однако в отличие от нее знавшего и понимавшего другой мир, манивший и ее своим богатством и великолепием.