И пала тьма - [13]

«Вдох, выдох», — твердила она про себя.

Но в голове неотступно вертелась литания Девяти Милостей: «Кровь — чтобы открыть путь, семя и менструальная кровь — чтобы благословить, пот — чтобы наполнить, слезы — чтобы взрастить, слюна — чтобы ослабить…» И все время мысли возвращались к первой Милости.

— «Кровь — чтобы открыть путь…»

Девочка уставилась на Щена, который свернулся у нее под боком, и раздумывала, что бы это могло означать.

Ее мысли прервал резкий удар колокола, возвещавший окончание уроков.

Только сейчас Дарт заметила, что западные окна пылают красным светом закатного солнца. Она провела в башне почти весь день.

Она испустила последнее сдавленное всхлипывание. Нельзя забывать, где она находится и что с ней произошло. Девочка осторожно вытянула ноги и со стоном поднялась. Какое-то время она стояла, не понимая, что теперь делать.

Кому она может пожаловаться? И что скажет, как объяснит происшедшее?

Пока тьма неразрешимых вопросов вертелась в голове, тело по привычке двигалось. Дарт неожиданно обнаружила, что стоит возле ведра с водой, которое наполнила, казалось, еще в прошлой жизни. Она подняла с пола щетку и уставилась на нее, уже зная, как поступит.

Она лишилась невинности, и никто не поверит рассказанной ею правде. Все, что поймут матроны, — это то, что она запятнала себя и более недостойна служить богам, недостойна находиться под крышей школы. Ее выгонят.

Но после случившегося ей не пережить изгнания. Во всяком случае, сегодня.

Дарт знала, что должна сделать.

Она быстро разделась и принялась скоблить себя щеткой. Поначалу ее подгоняла паника, боязнь быть пойманной за этим. Руки тряслись. Но постепенно она сосредоточилась на таком привычном занятии, как мытье. Холодная вода вдобавок успокаивала.

Она вымылась дочиста и вытерлась тряпками. Кровь еще сочилась. Девочка подложила между ног порванные штанишки и оделась. Она тщательно осмотрела юбку и затерла кровавые пятна пылью и пометом, скрыв улики.

Затем Дарт заново вымыла руки и пристально осмотрела свое отражение в воде. Девочки, которая утром поднималась в птичник, больше не существовало, она растворилась во тьме вместе с растерзанным телом мастера Виллета.

Она глянула на пол, где ее изнасиловали. Она сюда никогда не вернется.

Ее взгляд переметнулся на Щена, который смирно сидел и ждал. С ним тоже произошло превращение, и он обрел тайну. Теперь она еще меньше понимала, кто он, но зато знала, что друг защитил ее.

Пока этого достаточно.

Хотя ее мучила боль там, где не достанет никакая щетка, девочка убрала ведро и метлу и разворошила новый стожок сена. Птичник наполнился свежими запахами лета. Дарт постаралась уложить сено так, чтобы весь пол был прикрыт.

Когда она закончила уборку, западные окна потемнели, а от солнца осталась тонкая, едва светящаяся полоска. Дольше скрываться в птичнике уже нельзя.

Дарт подошла к двери и решительно потянула за ручку. Свет факела на площадке ослепил ее. Она заморгала, и тут снизу донесся звонкий радостный смех.

Ей он показался слишком резким, и от него сразу разболелась голова.

В трапезной уже накрыли столы для ужина. Никто не вспомнил о девочке на чердаке, никто не скучал по Дарт.

Она начала спускаться по лестнице. Каждый шаг приносил боль, напоминая ей о том, о чем ей меньше всего хотелось бы думать.

Но ведь кто-то подсказал мастеру Виллету, что она в птичнике одна-одинешенька.

Дарт захлестнуло чувство еще более темное, чем злоба. Кто бы это ни был, он заплатит сполна. Сорняк, который растет во дворе, ее тезка, тоже умеет отращивать шипы. И их не замечают, пока они не впились в плоть.

— Ко мне, Щен, — тихо позвала Дарт. — Ко мне.

Глава 3 Темница

— Здесь не так уж и плохо, если не считать мух.

Тилар рассматривал то, что считалось его обедом. Похлебка из хрящей и жира привлекла целую тучу насекомых. Заплесневелый хлеб был испечен скорее из глины, чем из муки. Но ему доводилось обедать и хуже. Тилар обмакнул «хлеб» в «суп», надеясь, что ломоть все-таки размокнет и появится надежда его прожевать. Черви решили использовать хлеб в качестве плавсредства и теперь поспешно карабкались на борт плота.

— А как насчет этого? — кисло спросил он и отряхнул корку от извивающихся червей.

— Против них ничего не имею. Благодаря червям можно утверждать, что суп с мясом.

Тилар впился зубами в ломоть и украдкой бросил взгляд на раздетого догола, со следами кнута на спине оборванца. Его впихнули в камеру этим утром. Невысокий, на целую голову ниже Тилара, новый обитатель камеры состоял только из кожи да костей. И бороды. Он накинулся на еду, как голодный зверь. Седина в рыжей бороде выдавала возраст, но тело его выглядело еще крепким. Тилар рассудил, что новичок примерно на десяток лет старше его.

Узник заметил обращенный на него взгляд.

— Роггер, — представился он, не отрываясь от миски.

— Тилар.

— И как получилось, что рыцарь теней в тюрьме?

Роггер поднял три пальца и ткнул ими в висок, намекая на татуировку Тилара.

— Говорят, что я убил бога.

Роггер подавился полупрожеванным хрящом.

— Так это ты!

Тилар перевел взгляд на зарешеченное окошко под самым потолком. Он сидел здесь уже семь дней, и до сих пор к нему никто не заглядывал.