…И никаких версий. Готовится убийство - [26]

Полковник говорил медленно, с паузами, словно еще раз проверял себя и одновременно давал возможность следователю возразить по ходу рассуждения.

— И просить суд приговорить ее к пожизненному заключению! — вздохнул Спивак. — Так что, Дмитрий Иванович, по-вашему, можно закрывать дело? — вопросительно посмотрел он на полковника, так же не спеша со своими выводами.

— И все-таки закрывать, думаю, рано, Петр Яковлевич. Смущают некоторые непонятные мне обстоятельства, — откровенно признался Коваль.

Излагая свои соображения следователю, Дмитрий Иванович сам себя спрашивал, почему он сомневается, что это несчастный случай. Ведь все говорит за это. Правда, случай очень нелепый, но чего в жизни не бывает! Но полковник пока еще не понимал, почему произошел этот случай, какие обстоятельства его спровоцировали, и это его тяготило. Допрашивая соседей Журавля, пытаясь ощупью обнаружить путеводную нить к истине, сам себе казался слепым котенком. Этого он тоже не любил. В таких трагических событиях, как смерть человека, по его мнению, все должно быть предельно ясно.

Уже после первого знакомства с обстановкой квартиры погибшего, с окружением, соседями, институтом он почувствовал, что в этой печальной истории не обошлось без вспышки чьих-то страстей. Срабатывала развитая интуиция, хотя Коваль и умел сдерживать воображение и не спешить с выводами, так как понимал, что в силу специфичности своей профессии в сомнительном случае он, не желая, все-таки может настроить себя на то, что это преступление.

Он не хотел искать преступление там, где его нет. Это было бы пустой тратой времени и сил и, самое главное, подрывало бы веру в то, что в жизни больше добра, чем зла. Поэтому сейчас, у следователя, словно проверяя себя, не настаивал на поисках в этом происшествии следов злого умысла.

Он также не признался Спиваку, что трагедия до сих пор неизвестного ему Журавля взволновала его и он не сможет забыть о ней, пока не отбросит полностью свои сомнения. В официальной обстановке было смешно ссылаться на личные эмоции, и он умолчал об этом.

Ему вдруг вспомнился темный лес, в котором заблудился ребенком. Сколько ему было лет? Пять? Шесть? Этого он не знал. Сейчас, словно сквозь пелену, отгораживающую от детства, он снова увидел размытую временем картину: огромные стволы старых осин и берез, толстыми скрюченными корнями уходящие в землю, высокие колючие кусты шиповника, ощетинившийся ветвями подлесок и темный шатер листвы, под него он входит и попадает в таинственный мир. Дело было в конце дня, не стесненный мелочной опекой матери, которая куда-то ушла со двора, заигравшись, он оказался на опушке старой Колесниковой рощи. Лес манил неизведанной глубиной, сказкой. Он шел и шел, сумерки в лесу быстро густели, его охватывало какое-то неясное беспокойство, но его тянуло дальше, и он не мог сопротивляться этой силе. И только когда из-за старого трухлявого пня выглянуло кряжистое чудовище с огненными глазами, он испугался, закричал и бросился назад.

Лес не сразу отпустил его, и только выбежав на берег Ворсклы, на простор, над которым еще играли последние розовые лучи света, он сообразил, как найти дорогу домой.

Через много лет понял, что наткнулся тогда в роще на целую семью светлячков-гнилушек, только и всего!

На всю жизнь у него сохранилась любовь к лесу, в глубине которого всегда пряталась тайна, сохранилась тяга к неизвестному и то легкое беспокойство, что охватывало его, когда входил под темный свод ветвей, где его далекий предок — охотник — настороженно ждал встречи с опасностью…

Человеческие отношения намного таинственней, чем Колесниковая роща в далеком детстве, и, разгадывая их, Дмитрий Иванович стремился заглянуть в самые дальние уголки души и только тогда успокаивался, когда тайное становилось явным и он, как когда-то в детстве, снова выходил на простор.

— До того как уснуть, — после долгой паузы продолжал свое сообщение полковник, — Журавель был не один. У него находились гости, о чем свидетельствуют остатки угощения на столе в комнате.

Были опрошены некоторые лица, телефоны которых взяли из записной книжки погибшего, а также, и прежде всего, молодая женщина, машинистка института Нина Барвинок — любовница Журавля. Встречались и с соседями погибшего, и с коллегами по институту. Беседовали еще с некой Килиной Христофоровой, портнихой, тоже приятельницей Журавля. Установили, что в тот вечер у Журавля гостили Нина Барвинок и Вячеслав Павленко.

Особое внимание мы с Виктором Кирилловичем, — кивнул Коваль в сторону молодого офицера милиции, который сидел на стуле и был третьим участником этого небольшого совещания следственно-оперативной группы, — естественно, уделили Нине Барвинок.

Струць, до сих пор ничем не привлекая к себе внимания, следил за суждениями полковника и следователя, готовый включиться в беседу, если обратятся к нему. Но это объяснялось не застенчивостью, от которой старший лейтенант страдал в начале службы, тогда, когда занимался с Дмитрием Ивановичем делом об отравлении пенсионера Залищука, а служебной этичностью. Теперь Струць работал инспектором уголовного розыска в городском управлении, самостоятельно выполнял отдельные задания. Его уже не смущала, как прежде, круглая коричневая родинка над верхней губой, похожая на искусственную мушку. Забывал о ней, так как коллеги перестали подтрунивать, называть его то «красной девицей», то «панночкой Струць», и вспоминал только, когда брился, боясь потревожить. Он отрастил усы, надеясь со временем полностью скрыть ее. Лицо его стало мужественнее и приобрело не напускную, а естественную солидность. Сейчас в ответ на жест полковника он наклонил голову в знак подтверждения его слов.