И не осталось никого - [19]
Коридоры у нас были широкие. В некоторых кабинеты располагались с одной стороны, а боксы — с другой. Бокс Джима Джеккерса был уникален тем, что размещался в углу. Благодаря такому месторасположению из окна открывался великолепный вид. Чтобы попасть туда, нужно пройти мимо тонерного пятна на полу шестидесятого этажа. Джим делил это уникальное помещение еще с одним человеком — женщиной по имени Таня с непонятной фамилией, она работала в команде другого совладельца. Их разделяла съемная перегородка из толстого тонированного стекла вроде того, что используют в душевых кабинах. Казалось, что за этим стеклом сосед трет себя губкой и пшикается дезодорантом, тогда как на самом деле он подшивал бумаги или вводил данные в компьютер.
С начала сокращений прошло всего две-три недели, тогда Бенни и рассказал нам историю о том, как Карл Гарбедиан расстался с женой. Мы собрались в боксе Джима по какому-то другому поводу — почему и каким образом некоторые из нас вдруг собирались в одном месте, оставалось тайной. Бенни чаще рассказывал свои истории во времена до начала спада, когда мы все были веселыми и довольными. Тогда нас меньше волновало, что кто-то из начальства засечет наше сборище. Потом начался спад, заказы исчезли, и, хотя у нас появилось намного больше времени, чтобы слушать истории Бенни, мы старались не афишировать свои сборища, которые были одним из свидетельств того, что работы стало меньше и необходимы сокращения. Мы попали в непонятную ситуацию — что делать с историями Бенни? Мы пошли на компромисс — продолжали их слушать, но не получали при этом удовольствия, потому что нас слишком заботило, как бы кто нас не засек. Мы могли слушать только вполуха и оглядываясь, чтобы мигом оказаться за своими столами и начать делать вид, что работы у нас, как всегда, по горло.
Карлу Гарбедиану, скорее всего, лет тридцать пять. Брюхо у него было — как у бабы на сносях. Он носил простенькие джинсы в обтяжку и дешевенькие кеды, что для нас являлось показателем глубины его падения. Как-то утром жена подвезла его до работы, а он отказался выходить из машины. Бенни своими глазами видел большую часть этой сцены, а то, что не видел, позднее выудил из самого Карла. Почти все делились мыслями с Бенни, потому что его все любили, хотя некоторым из нас он уже въелся в печенки.
Перед тем как Карл вышел из машины, а Мэрилин поцеловала его на прощание, у нее зазвонил сотовый. Она была онкологом и всегда отвечала на звонки — мало ли какое срочное дело.
«Але? — сказала она. — Говори, Сюзан, я тебя прекрасно слышу».
Карл тут же возбудился. Бенни сказал нам: Карла выводило из себя, как его жена всегда заверяет людей, что прекрасно их слышит. Его выводило из себя, что она затыкает другое ухо, чтобы ей не мешал шум. Карла выводило из себя, что прочие обязательства Мэрилин всегда отодвигали его на второй план. Черт побери, они же собирались попрощаться! Разве их поцелуй на прощание совсем не важен, не имеет никакого значения? Но больше всего выводило из себя (в чем Карл никогда бы не признался жене) собственное ощущение второстепенности рядом с ней — у него в сравнении с Мэрилин не было практически никаких обязательств, из-за которых он мог бы отодвинуть на второй план ее. Мэрилин звонили по поводу умирающих пациентов. Давайте посмотрим правде в глаза — вероятность того, что кто-то из нас позвонит Карлу по вопросам жизни и смерти, равнялась нулю. Какие бы вопросы ни возникали у нас к Карлу, они могли подождать до того времени, пока мы не столкнемся с ним в коридоре. От этого Карлу казалось, что работа жены важнее его работы, а поскольку образ мышления в то время у него был довольно-таки специфический — что и она сама важнее его. Мысли Карла, ребятки, были мрачнее тучи. И семейная жизнь его отнюдь не улучшалась. Если бы только вы, проходя мимо его кабинета, слышали обрывки телефонных разговоров, которые слышали мы!
Бенни рассказал нам, что, когда Мэрилин ответила на звонок, Карл собирался выйти из машины и мчаться на работу, но вместо этого остался и стал смотреть из окна. Он увидел человека, который попрошайничал у здания. Этот тип всегда был там — сидел, вытянув полусогнутые в коленях ноги у вращающихся дверей, с шапочкой «Данкин Донате»[38] в руке. Он протягивал шапочку, когда мы входили внутрь. Его вид, один только вид — пять лет назад этот же самый вид заставил бы Карла вытащить из карманов всю мелочь — стал символическим пыточным инструментом, который теперь, вызывая у Карла мучительную боль, обрушил на него весь неисчислимый груз прожитых дней. Предыдущей ночью боль отпустила его на час или два. Но сейчас, перед тем как Карлу войти в здание, — господи милостивый, он даже не успел еще с воплями броситься прочь от новых сплетен Карен Ву или увидеть нимб над головой Криса Йопа — они вернулись снова, вся эта череда проведенных в офисе дней, к которым добавляется еще один.
