...И многие не вернулись - [13]

Кто-то тихо постучал в окно. От такого стука у человека замирает сердце. Перепуганная мама посмотрела на меня. Мы с нею в доме оставались одни — ждали отца и дедушку, а бабушка спала на верхнем этаже. Мама открыла дверь. В комнату вошел человек в пастушьей бурке. Капюшон закрывал его лицо.

— Фаничка, дай мне воды! — сказал мужчина.

Я подала ему кружку. Мужчина напился и снял наконец капюшон. И только тогда я узнала в нем Стамболиева. На поясе под буркой у него висели граната и пистолет.

Он спросил, где отец. Мать предложила ему посидеть подождать его.

Отец вернулся незадолго до полуночи. Вместе со Стамболиевым они перешли в другую комнату и о чем-то долго разговаривали. Потом отец собрался в дорогу, и они оба вышли.

Вернулись только через два-три дня. Вместе с ними пришел еще один человек, на вид примерно лет пятидесяти. У него было плоское лицо, изрытое оспой. Голос его звучал хрипло, и говорил он невнятно, но выразительный взгляд помогал понять смысл его слов. Он был подвижным человеком, но в то же время каким-то неловким. Такими обычно бывают люди, у которых короткие руки и короткое туловище. Его ноги в обмотках чем-то напоминали вросшие в землю пни.

Как выяснилось, родом он из Крыстевичей и звать его Георгий Ликин — Дед. Прибыл из Советского Союза на подводной лодке, чтобы принять участие в организации партизанского движения в Болгарии. Большинство его товарищей, высадившихся вместе с ним на берег, погибли еще в первых стычках с полицией. А он с оставшимися в живых двинулся к Панагюрским горам. Около Сливена их обнаружили, и они снова вели неравный бой. Остались в живых только Дед и еще один человек. Наконец он добрался до Стрелчи и установил связь с местными коммунистами. Вместе с двумя другими подпольщиками он провел зиму в землянке, вырытой неподалеку от села, а в марте отец и Стамболиев привели его в наш край.

Сколько пробыли у нас Дед и Борис Стамболиев, я уже не помню. Однажды ночью отец проводил их, и они ушли в горы.

Как-то вскоре, незадолго до рассвета, отец оделся потеплее, взял узелок с едой и ушел в заброшенный охотничий шалаш. Там он провел дней двадцать. За все это время он приходил домой в неделю не более одного-двух раз, причем буквально на минутку — только чтобы переодеться и забрать продукты. Людям мы говорили, что он уехал на заработки.

В конце марта его пришли искать из общины. Заместитель старосты вошел во двор, остановился у лестницы и спросил:

— А где Георгий? Староста разыскивает его. Какие-то там нелады с налогами.

— Нет его, — сказала мама. — Когда вернется, я ему скажу.

Заместитель старосты не торопился уходить. Глаза его так и шарили по бочарне и верхнему этажу дома.

Мама поняла его игру.

— О каких это еще налогах вспомнил староста? Да мы уже все заплатили, — сказала она, чтобы поставить его в неловкое положение.

Посетитель пожал плечами:

— А я почем знаю…

Стало ясно, что отца разыскивают не из-за налогов. Просто хотели узнать, где он, чтобы схватить его. Но отец решил им не даваться, поэтому-то он и ушел в горы.

На следующий день из Пловдива на мотоциклах приехали полицейские и агенты. Они окружили наш дом, ворвались внутрь и перевернули все вверх дном. Один из них — низенького роста, с брюшком — отвел дедушку в сторону и начал его допрашивать. О чем только он его не спрашивал! Дедушка на первые вопросы ответил, а потом заупрямился. Тот задает вопросы, а дедушка молчит.

Полицейский встал и резко оттолкнул стул:

— У тебя боевые ордена! А вырастил разбойника!

Закончив обыск, полицейские ушли. Увели с собой на допрос дедушку Косту и маму, а около нашего дома собралась целая толпа зевак — чуть ли не весь наш квартал.

С тех пор, как только в селе слышался звук мотора, мы вместе с Динко и Бойкой замирали от страха. А они приезжали каждый месяц или через месяц. Однажды ворота оказались открытыми, и полицейские въехали прямо во двор. Куры бросились врассыпную, Динко и Бойка разревелись. Один из полицейских чуть не наехал на Динко — нарочно, чтобы напугать мальчугана. Тот отскочил, упал. Из носа у него потекла кровь.

5

В мае отец впервые спустился с гор и явился домой. Вместе с ним пришли еще двое партизан. Две ночи провели они у нас в большой комнате на втором этаже, но от постелей отказались. Попросили, чтобы принесли им рогожки, которыми укрываем рассаду помидоров. На третью ночь ушли.

Они ушли, а бабушка поднялась наверх, упала на рогожки и заплакала.

От всех переживаний с ней вскоре случился удар, и ее парализовало. Прожила бабушка после этого меньше месяца и умерла, а ей ведь еще не исполнилось и пятидесяти пяти лет. Мы тяжело переживали ее смерть.

В другой раз к нам в дом пришло пятеро или шестеро партизан. Мы принесли им те же рогожки, и они улеглись прямо на полу. Утром я отнесла им таз с водой, чтобы они умылись.

— Вытащи из сундука полотенца и простыни, — сказал отец. — И сшейте из них рубашки, портянки и небольшие мешки…

Я ушла в другую комнату и стала рыться в сундуке. Мать пошла к отцу.

— Мне бы не хотелось трогать это белье, — сказала она ему. — Это же приданое Фани.

Отец рассмеялся:

— Когда дело дойдет до свадьбы, приданое мы ей соберем за один день…