...И многие не вернулись - [12]
С этого дня меня охватил страх за отца. Я поняла, что случившееся с дядей Кочо грозит и ему.
Когда немцы вступили в Болгарию[9], я заканчивала седьмой класс. На дворе уже было тепло. С вершин Родопских гор к нам на равнину неслись белые облака, но, не достигнув Марицы, они таяли и растворялись к небесной синеве. От распаханной земли поднимался пар, пахло черноземом и навозом. Начались работы в парниках. Дедушка Коста с отцом обтесывали колышки, а мама с бабушкой высаживали рассаду помидоров. Я помогала им и прислушивалась к чириканью воробьев, усыпавших ветви верб у реки. На работу вышли все жители села.
В полдень на шоссе загрохотало множество грузовиков. Старая крестьянка из Цалапицы по меже подошла к нам и закричала:
— Немцы идут!.. Такие красномордые, сытые, одетые во все новое.
Соседи побросали мотыги и пошли к шоссе. Пошла было и я, но отец меня одернул:
— Не смей ходить! Накажу!
На следующий день учительница пришла в класс без журнала.
— Сегодня у нас не будет занятий, — сказала она. — Директор приказал, чтобы мы пошли к Ортахану встречать немцев.
Все сразу зашумели — дети есть дети. Мы даже обрадовались тому, что не будет занятий. Учительница вышла из класса, мы гурьбой вывалились вслед за ней. Я даже и не вспомнила о том, что наказывал мне отец. Но когда мы построились и гомон смолк, я растерялась, вышла из строя. Учительница с удивлением посмотрела на меня, и я выпалила:
— Отец не велел мне ходить!
Учительница поняла меня. Она была добрая, знала моего отца и поэтому ничего не сказала. Но мои подружки тут же загалдели:
— Да он же тебя не увидит! Как он узнает?
Я заколебалась. Меня терзало любопытство не меньше, чем их; к тому же мне не хотелось расставаться с классом. И я пошла вместе со всеми.
У Ортахана собралось много народу. Пришел староста Кричима. Он сообщил, что прибудет какой-то немецкий генерал и остановится тут, чтобы встретиться с населением.
— Нужны цветы! Да побольше! — объявил староста.
Один из полицейских помчался на велосипеде искать в парниках розы.
Мы выстроились вдоль дороги и стали ждать генерала. Грузовики с грохотом проносились мимо нас. Ни один не остановился. Собравшиеся зашумели. Наша учительница предложила разойтись, но директор не разрешил:
— Он скоро приедет… Не может не приехать! Немцы — народ пунктуальный…
К полудню на дороге появилась колонна из десятка легковых машин — огромных, на высоких шасси. В середине колонны двигалась красивая черная машина. С переднего сиденья соскочил молодой офицер в фуражке с высокой тульей и быстро распахнул заднюю дверцу. Из нее вышел генерал — высокий розовощекий человек. Он встал во весь рост у машины, посмотрел на нас и в знак приветствия помахал рукой.
Староста Кричима и другие наши «видные» люди подошли к нему. Генерал медленно натянул на руку мягкую лайковую перчатку и поздоровался с ними. Директор подал нам знак крикнуть «ура». Гость в сопровождении двух-трех офицеров направился к нам. Директор подошел ко мне и ткнул мне в руки букет:
— Преподнеси цветы!
Я отдернула руку, но директор сжал мне локоть и повел вперед. Немец протянул руку к цветам. Рядом с ним я сама себе показалась совсем маленькой. Кто-то преподнес ему ящик яблок. Генерал заговорил, а один из штатских начал переводить его слова, но я ничего не слышала…
Когда мы возвращались в село, я встретила деда Начо — приятеля моего дедушки.
— Давно вы у нас не были, — сказала я ему. — Идемте к нам сейчас, отец обрадуется.
Я надеялась, что в его присутствии меня, может быть, и минует кара. Он согласился и пошел со мной.
Мы вошли во двор. Отец положил топор рядом с целой кучей заготовленных колышков и встал у стены. Дед Начо поздоровался. Поздоровалась и я, но отец мне не ответил. Лицо у него было будто каменное, шея побагровела. Бабушка показалась на лестнице, вид у нее был подавленный. Дедушка Коста подозвал гостя к себе и повел его к парнику. Оставив портфель на лестнице, я пошла мыть руки, но почувствовала, что ноги меня не слушаются.
— Иди сюда! — послышался голос отца, и я замерла на месте. — Выбери себе розгу!
Перед ним валялась целая куча веток — он втыкая, их в грядки и подвязывал к ним рассаду перца.
— Папа, я не виновата!
— Иди сюда!
Он сам выбрал хворостину, и она просвистела в воздухе и больно впилась мне в спину. Я стиснула зубы, чтобы не закричать.
— Это тебе за генерала!.. А это — чтобы урок пошел впрок… — Бросив хворостину, он сказал: — Ведь я же тебя предупреждал, чтобы ты не ходила туда!
Я молчала. Да и что я могла ответить?
Ни бабушка, ни мама не защитили меня. Не помогло и то, что к нам в гости пришел дед Начо.
В феврале 1942 года в Кричиме начались аресты. Несколько коммунистов ушли в горы. Бориса Стамболиева, молодого кудрявого парня, забрали в полицию. Я знала его по фабрике «Алка». Летом мы ходили туда на поденную работу. Он всегда хорошо одевался, ходил в красном джемпере.
Не прошло и трех дней, как разнеслась весть о том, что Стамболиев выломал решетку в окне полицейской камеры и сбежал.
Вечером над селом разразилась буря. Порывами ветра обломило огромный сук у старой груши, и он рухнул на лестницу. Со стороны цыганского квартала послышались крики женщин и детей.
«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.
Проза поэта о поэтах... Двойная субъективность, дающая тем не менее максимальное приближение к истинному положению вещей.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад отдельной книгой в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют по сей день информационную и энергетико-психологическую ценность. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.