И любовь их и ненависть их… - [4]

Так вот, Ромка… Он был одного возраста с нами, и вы не удивитесь, узнав, что скоро он оказался не только в нашем классе, но и в нашей компании. Мне сложно описать его внешность… высокий, темные волосы с челкой, темные глаза… Проще сказать, Ромка был из тех парней, за которыми всегда девчонки бегают толпами. Ну, вы понимаете. Не просто «сладкий мальчик», было в нем нечто особое и еще он умел так смотреть на тебя, что… Вобщем, все девчонки были от него без ума, и я тоже не оставалась равнодушной. Это очень злило Витьку, который тогда был моим парнем. Вообще, — Марина улыбнулась, — мы тогда очень важничали, что были «чьими-то девушками» и «чьими-то парнями». Это была привилегия взрослого мира. Это было особое посвящение в понятие собственности. Когда про тебя говорили «моя девчонка», это было, ну не знаю, как звание полковника что ли. Я Витьку не любила, он мне просто очень нравился и был скорее другом, но мне льстила его откровенная влюбленность.

Марина прижала ладонь к правому виску, и на ее лицо на секунду набежало что-то: то ли печаль, то ли злость. Потом уголки ее рта дернулись вниз.

— Я вам рассказала о внешности Ромки, но вот каким он был внутри, вы поймете сами.

Ромка недолго пребывал в одиночестве — он очень быстро нашел себе девчонку. Я думаю, вы догадались, что этой девчонкой была Кира. О-о. Это была идеальная, чертовски красивая пара. И теперь наши парни могли быть спокойны — что попадало Кире в руки, то она уж из них не выпускала. Конечно, мы продолжали поглядывать на Ромку и заигрывать с ним, но уже не так откровенно. И однажды я заметила, что есть еще один человек, который смотрит на Ромку очень уж часто. Лера, несчастное, забитое существо, никогда не поднимавшее головы, то и дело останавливала тайком на нем свой взгляд. И в этом взгляде светилось обожание и отчаяние. Так смотрит человек на то, что желанно и, как он точно знает, никогда не будет ему принадлежать.

Вначале я удивилась. Я не могла понять, зачем ей нужен Ромка? Ведь она была влюблена в свои цветы, ей было спокойно только рядом с ними, люди же теперь были для нее чем-то вроде львиного прайда на охоте. А потом мне стало смешно. Таракан возжелал звезду. Это было уж слишком! Ромка достался Кире, он не достался даже никому из нас, а представить Ромку рядом с Лерой… Я захихикала и спустя две минуты схлопотала пару по физике, за то, что не слушала, и мне уже было не смешно.

Но, как оказалось, не одна я была такая наблюдательная. Кира тоже заметила, что происходит. И вечером рассказала нам об этом на крыше.

Собирались мы всегда на крыше моего дома, вернее, на чердаке, потому что только эта крыша была скатной — единственной пока что в ближайших дворах — ее закончили делать только год назад. На остальных домах крыши были плоскими и открытыми — не знаю, какой идиот их планировал и строил — они все время протекали. В то время на крышу еще не приходили бомжи, она была достаточно чиста, только строительный мусор да пустые бутылки, остававшиеся от редких визитов старших компаний. К четырем слуховым окошкам вели маленькие лесенки, и в теплое время года мы выбирались наружу, болтали, смотрели на звезды и наблюдали за чужой жизнью в оправе светящихся оконных прямоугольников. Кира приносила маленький импортный магнитофон, Шурка — немного вина или пива. Иногда мы сидели вместе, иногда разбредались по углам, и свечки в банках разгоняли тьму — не сильно, а чуть-чуть — как надо.

В то время, о котором я рассказываю, мы собирались реже обычного — на носу были экзамены, да и весной родители вдруг откуда-то извлекали для нас целую кучу работы — и дача, и мытье окон, и генеральные уборки, и вытряхивание всех имеющихся ковров и покрывал… В этот вечер мы собрались на крыше около десяти, зажгли свечки, перебрались через провал…

Стоп! Про провал-то я вам и забыла рассказать, а это очень важная деталь. Провал был единственным недостатком нашего уютного местечка. Забирались мы на крышу через люк в шестом подъезде, люк же во втором был накрепко заперт на замок. И вот через пять шагов от нашего люка начиналась глубокая трещина, разрезавшая крышу поперек — от края до края. Этот провал шел до четвертого этажа, и иногда из него поднимался пар от горячих труб. Не знаю, было ли известно о нем ЖЭКу, но он не чесался, а мы, ясное дело, помалкивали, чтоб не лишиться места — детям довольно сложно оставаться одним, без неусыпного наблюдения со стороны взрослых. Подозреваю, что провал выходил в вентиляционную шахту, но вообще я в этом не разбираюсь. Широкая часть трещины, где-то сантиметров сорок, шла вниз, метра на три. Мы без труда через нее перешагивали или перепрыгивали, чувствуя восторженный холодок близкой опасности — ведь если туда свалиться — уй! об этом лучше было не думать. Иногда мы заглядывали вниз, перегнувшись через край со свечками в руках, но не видели ничего, кроме мусора и круглых отверстий труб, заделанных в бетон.

Короче, мы перебрались через провал и всей толпой вылезли на скат. Уже стемнело, вечер был теплым, мягким и таким душистым, точно где-то опрокинулась цистерна с духами. Мы разлеглись на еще не остывшем от дневной жары шифере и лениво смотрели на звезды, передавая друг другу сигареты и дефицитное баночное пиво «Ред-Блу-Уайт», которое Кира свистнула у своего отца, и Женька выколачивал трубку о колено, и магнитофон крутил «Кино», и было скучновато. И вот тут-то Кира и рассказала нам о Лере.