И лун медлительных поток... - [16]

— Да еще свинцу и капканов, — согласился старик. — Что тебе привезти с ярмарки? Бисер, бусы, серьги, белое сукно? Говори, Журавлиный Крик!

— Привези мне, тетюм, ружье! — который раз просит Апрасинья. — Хорошее ружье… доброе. Буду зверовать с Мироном.

— Да разве охота — дело женщины? — возмутился старый Картин. — Дело женщины — юрта, чувал, котел. Дело женщины — рожать сынов-охотников и немного девок для продолжения рода. Ты должна кормить, обувать, одевать мужа, брать из реки воду, а из сосняка — сушняк. Как же может женщина ходить на охоту, заниматься делом мужчины? — не однажды говорил он это Апрасинье, но та словно не хочет понять его.

— В нашем роду осталось мало мужчин. Женщины моего рода — охотники! — гордо ответила Апрасинья. — Женщины моего рода добывают много пушнины, продают купцу и получают оружие. Они приносят в дом не только детей, но и мясо, лосиное мясо, отец мой, потому что им помогает добрая Лесная Женщина. Привези мне с ярмарки ружье! Я метко стреляю. И сделай мне лук и тупые стрелы для белки. Сделай, отец мой, острогу на тайменя!

— О милый Шайтан! О Великий Торум! — воскликнул Картин. — Что подумают о тебе женщины нашего стойбища? Они подумают, что ты не хочешь плодить, подумают, что ты не женщина вовсе!

— Так может подумать только глупая женщина! — презрительно фыркнула Апрасинья. — Дай мне еще глотнуть из трубки!

— Ответь мне, что мы станем делать с оленями? — спросил старик. — Я никогда не держал оленей, только коней. Не знаю, что делать с оленями?

— Оставь эту заботу мне, отец! — смиренно попросила Апрасинья.

— Может быть, отдадим их в стадо Кентиных? Они давно держат оленей, знают их жизнь.

— У нас всего три быка и две важенки, — ответила Апрасинья. — Важенки весной принесут детенышей. Пусть важенки выкармливают детенышей, а на быках… а на быках мы с Мироном уйдем в урман.

— Забудь ты про охоту! Наши обычаи запрещают женщине добывать зверя!

— Сколько в сети ячеек, столько запретов для женщин, — тихо проворчала Апрасинья. — В свои законы вы заходите, как глупые караси в морду-кямку. Зачем такие законы, что ломают дух и заставляют мужчину ползать на животе? Зачем такие законы, что делают женщину хуже собаки? Та хоть свадьбу играет, когда хочет…

Часто говорила она так, и каждый раз в старого Картина вселялась тревога. Он хранил законы и подчинял им себя потому, что им подчиняются все. Подчиняются? Или безропотно соглашаются? Или просто глухи к ним, относятся привычно и равнодушно, как привыкают к одежде? Но люди вырастают из одежды, она изнашивается, становится тряпьем. Когда Великий Торум создавал Землю, когда он создавал Небо, то у Неба были свои законы, у Земли — свои, а Подземному Царству Торум не мог дать земных законов — там властвуют Злые Черные Духи. А Человек? Он стоит между небом и землей, он порождение земной стихии и стихии неба, и законы людские вовсе не те, что законы зверя. Старики, мудрые и светлые, как луна, умели разделять обычаи и заветы: вот эти законы древние, а вот эти еще древнее, а вот те такие уж древние, что никто не помнит, откуда и как они появились. Но наверное, до тех древних законов были совсем древние, но они забыты, а может быть, не забыты, а изжиты, просто пропали в трухе, как гнилые пни. Гнилушка светит в темноте, но не греет, не может греть, только кого-то подманивает, кого-то пугает.

— Я хранитель капища, — сурово сказал старый Картин. — И забудь про охоту! Разве ты можешь прикоснуться к медвежьей шкуре? Разве ты можешь прикоснуться к священному соболю и снять с него шкуру?

— Все законы придумали мужчины! — ответила Апрасинья. — И драные жизнью слепые старики.

— Да! — гордо поднял голову Картин. — Их придумали мужчины. Их придумали старики, что узрели жизнь изнутри, чтобы уберечь свой род!

— Они придумали законы от своей глупости и лени, — огрызнулась Апрасинья. — Медведица одна выкармливает своих детенышей. Медведь все лето гуляет один, да еще отнимает добычу у медведицы. И копалуха, и тетерка одни пестуют своих птенцов, а глухари прячутся в глухие урманы. Селезень, утка в разное время меняют перо. Женщина продолжает род! — отрезала Апрасинья. — Привези мне с ярмарки ружье, тетюм!

Женщина права, размышляет старый Картин, но она мало думает, она говорит то, что подсказывает ей сердце, а не разум. Но, слушая сердце, можно разрушить все: устоявшийся уклад, порядок старшинства и разумности. Большинство подчиняется законам, а если большинство — значит, нет изъяна, значит, все верно. Ведь не может же большинство быть глухим и глупым? Не может ошибаться весь род, не может ошибиться все стойбище, не может быть неправым весь народ на Конде. Но эта женщина не желает принимать все на веру, как положено, а пытается проникнуть в сердцевину. А может ли оказаться правым один-единственный человек? Нет, этого не может быть!

— Мирон! — твердо сказала Апрасинья. — Ты привезешь мне ружье! И нож! — И лицо ее замерцало звездным небом, и голубыми омутами высветлились глаза.

— Хорошо! — улыбаясь, ответил Мирон. — Я достану для тебя самое лучшее ружье, милая моя женщина! А ты подари мне сына-охотника!