… и компания - [51]

«А что, если они?…» – подумал он, и в сердце его закралось сомнение.

Но вот взвизгнули петли, послышались легкие шаги, и дверь распахнулась. За ней показалась перепуганная мальчишеская физиономия с тяжелыми темно-коричневыми веками. Яркие губы, точно незапекшаяся рана, пересекали смуглое личико.

– Могу ли я, мой юный друг, видеть кого-нибудь из Зимлеров? – осведомился господин Лепленье, снимая широкополую шляпу. Он вложил свою визитную карточку в руку ребенка, который молча повернул назад. Гость последовал за ним.

Поднявшись на две ступеньки, ведущие к дому, мальчик обернулся и что-то пробормотал.

«Что за нелепая мысль так наряжать мальчишку?» – подумал старик. Ступив на выложенный изразцами пол прихожей, он чуть было не задохнулся от запаха приторной сырости.

Мальчик оставил открытой дверь, ведущую, очевидно, в гостиную. Наглухо закрытые ставни и спущенные занавески погружали комнату в полумрак, сквозь который с трудом пробивались слабо мерцающие огоньки семисвечника, стоящего на камине. В дальнем углу, скрытом створкой двери, горели, должно быть, еще свечи, их тусклый свет струился по ковру и мебели.

Посреди этого полумрака виднелась фигура, которая могла принадлежать только одному Ипполиту Зимлеру: на затылке черная шелковая ермолка, голова и плечи закрыты белым покрывалом с бахромой, очки сползли на самый кончик толстого носа. И действительно, это был Ипполит, он бормотал что-то себе под нос, не отрывая взгляда от книги, которую поднес к самым глазам, чтобы лучше видеть. Рядом с ним, опершись па камин, стоял Миртиль, весь закутанный в такое же покрывало, с цилиндром на голове, и следил, ссутулив спину, по своей книге за чтением брата.

В полумраке виднелось несколько неподвижных фигур, и оттуда шло неясное бормотанье, прерываемое вздохами. Мужчины, все как один с покрытыми головами, укутанные в белые шелковые шали, сидели или стояли, уткнувшись носом в книги; женщины держались поодаль, у кресел.

Никто не обратил внимания на мальчика, быстро прошмыгнувшего в комнату, и, таким образом, господин Лепленье мог столбенеть от изумления сколько ему заблагорассудится. Но вот в углу, скрытом от него дверью, раздалось какое-то шушуканье. Под штиблетами заскрипел паркет, хотя человек шел на цыпочках, и нечто, весьма отдаленно напоминающее лицо Жозефа Зимлера, вдруг возникло перед глазами гостя.

Это «нечто» глядело на господина Лепленье из-под очков встревоженным и далеким взглядом; лицо Жозефа было мертвенно бледно, – оно было даже белее шали с бахромой; на лоб он надвинул котелок того нелепого фасона, какой носила в тот сезон добрая половина французов. Господина Лепленье не так-то легко было смутить, однако он не нашелся, что сказать, и неловко промямлил:

– Надеюсь, я вас не обеспокоил? – И тут же в душе обозвал себя «идиотом».

Губы Жозефа медленно зашевелились.

– Извините нас, сударь, мой племянник наглупил. Сегодня мы не можем вас принять… – И добавил полушепотом: – У нас сегодня праздник, день ежегодного поста. Вы понимаете?

Еще бы господин Лепленье не понял! «Бог мой, куда это меня занесло?» – подумал он.

Он пробормотал извинение, поспешно повернулся и направился к выходу, стараясь ступать как можно тише. Две головы обернулись в его сторону. Господин Лепленье готов был поклясться, что одна из них сидела на вполне христианских плечах Виктора Леона, маклера по продаже кофе и ярого орлеаниста.[12] А другая голова несомненно принадлежала рыжему мастеру, приехавшему из Эльзаса, которого господину Лепленье как-то показали на улице. Ни Ипполит, ни Миртиль даже не шелохнулись.

Господин Лепленье вышел во двор. Жозеф следовал за ним, тяжело дыша ему в затылок. У ворот гость обернулся. И тогда при виде ввалившихся глаз и осунувшегося лица Жозефа господин Лепленье понял весь сокровенный смысл слова «пост».

«Черт побери! Да ведь это, видно, не шутка! Ну и дикари!» – снова подумал он и отклонил предложение хозяина проводить его. Закрывая за собой обитую железом калитку, Лепленье еще раз взглянул на Жозефа: тот стоял посреди двора в своей белой с голубыми полосами шали и смотрел вслед гостю, рассеянным жестом притрагиваясь к котелку.

Вырвавшись на свободу, господин Лепленье ускорил шаг. Ему показалось, что грохот ста тысяч вандеврских веретен стал как будто тише. Зато загадочная тишина «Нового торгового дома Зимлера» давила своей тяжестью его плечи, как будто на них навалились все молитвенные покрывала всех сынов Израиля.

Через два квартала отсюда господин Лепленье столкнулся нос к носу с де Шаллери и Юильри.

– Вы проходили мимо еврейской фабрики? – обратился к нему де Шаллери. – Что-то там не ладится. Они прервали работу.

– К тому же, – добавил толстяк Юильри, и в голосе его прозвучало злорадное торжество, – их последний баланс вовсе не так уж блестящ, как говорят в городе. По моим сведениям…

– Через полгода им придется расстаться с фабрикой, – отрезал де Шаллери, потирая свои тонкие руки.

– Если уже сейчас они не убрались к чертовой матери, – проворчал Юильри: последние слова из уважения к своим собеседникам он произнес потише.

Господин Лепленье нагнулся к де Шаллери и заметил приглушенным голосом: