И каждый вечер в час назначенный... - [46]

Б. Эрин ставил светлый спектакль о том, что любовь существует в бесконечности и в разных проявлениях. Ре­жиссер ушел от целенаправленной комедии в сторону тон­кой элегичности повествования, нашел мягкое, мажорное звучание, в котором ненавязчиво выявляла себя некая психологическая грустинка. Спектакль был живой, веселый, дерзкий и, бесспорно, выходящий за рамки просто хороших спектаклей.

На одной из репетиций Эрин «бросил мне мяч»: «Эржи это Чарли Чаплин в юбке! Это бесконечное доброжелатель­ство маленького человека...» И я тут же поняла мысль режиссера. Моей героине казалось, что все люди в мире сотканы из доброжелательности, из наивного начала, из такого же материала, как и она сама. «Чаплиниана» была одним из толчков для постижения характера Эржи, и мы поняли, что можно еще и еще развивать замысел дальше. Лишнее само собой отпадало, а плюсовалось то, что было необходимо.

Когда мы стали работать над ее образом, Б. Эрин сказал: «Зинаида Ивановна! У Вас очень легкая и изящная походка. Вы эстетично и элегантно ставите ноги. Ваша же героиня ходит так, как ей удобно. Поищите обувь и походку. Кстати, она ходит только в халате. Чтобы завтра был халат!» Господи, а я их терпеть не могу. Но вспомнила, что мне когда-то супруг привез французский стеганый халат ядовито-оранжевого цвета. Он был на четыре размера больше, чем я ношу, и, конечно, я его сразу забросила в дальний угол шкафа. На следующий день я принесла этот халат на репетицию. Эрин посмотрел: «М-м-м-да... Ну и цвет... Я думаю, что это то, что нужно». Все. Я его уже не снимала. Этот оранжевый халат был словно визитная карточка моей героини. Я до сих пор сохранила его как реликвию.

Несмотря на то, что Эрин всегда старался утверждать свой максимум достаточно аргументированно, тем не менее его деспотическая точность и безусловность многими вос­принимались только по внешней форме. Что же касается меня, то я всегда считала его замечания абсолютно пра­вильными с точки зрения режиссерского видения.

Однажды я пришла на репетицию спектакля «Гульня з кошкай» с пышной, красиво уложенной прической, реснички были старательно увеличены, лоб, нос и подбородок — припудрены, на губах мягкий и спокойный тон губной помады. В общем, все достойно и в меру. Эрин внимательно посмотрел на меня. Сделал паузу. Еще раз посмотрел имедленно, но четко произнес: «Мда-а-а... Зинаида Ивановна! Вы меня дезориентируете! Я прошу Вас сейчас же все смыть! И эти губы, и эти глаза... Мне они не нужны! У вашей героини не может быть такой прически. Это нонсенс!»

Я растерялась. Конечно, как женщина я почувствовали себя очень неловко. Не могу же я приходить на работу замараш­кой! Но, не проронив ни слова, я вышла и все сделала, понимая, что его жесткое замечание было правильным.

Эрин действительно прав. Моя героиня абсолютна cвободна в манере поведения, в манере одеваться, во всех своих внешних проявлениях. Но за этой так называемой свободой пряталась ранимая душа одинокой женщины.

Для меня в этом спектакле многое держалось на режиссерском «чуть-чуть». Чуть больше — невыносимо. Чуть меньше — тонко и выразительно. От этого «чуть-чуть» в ту или иную сторону колебалось и прекрасное, и ужасное. Это магическое «чуть-чуть» — тончайший волосок, от которого часто зависит успех всего спектакля. Не находишь этот волосок разумом, не чувствуешь нервами и — прощай, актер, привет, ремесленник. Поэтому я бесконечно благодарна режиссеру Борису Эрину, который очень тонко вел меня по грани эксцентрики в спектакле.

К моему удивлению и сожалению, наша официальной театральная критика не приняла спектакль «Гульня з кошкай». И не только критика. Когда в 1976 году спектакль сдавался худсовету, один из очень авторитетных и уважаемых актеров сказал: «Мы строим коммунизм, и нам нужны социально значимые спектакли, а тут какая-то ... простите, кошка. Это смешно! Смешно о кошке ставить спектакль...» Помню горячее выступление Валерия Раевского, который, подчеркнуто вежливо обратившись к уважаемому актеру по имени и отчеству, сказал: «Здислав Францевич, неужели Вы не видите, как талантливо, интересно разработаны все | режиссерские находки? Да, этот спектакль без гражданского пафоса, это не «Оптимистическая трагедия». Но от этого боль человека, о котором поставлен спектакль, не становится меньше. Спектакль очень мягкий, светлый, с хорошим актерским ансамблем, и я искренне поздравляю режиссера с этой замечательной победой...»

Я никогда не забуду выступления Валерия Николаевича, потому что в тот момент в нем говорил настоящий Ху­дожник, который увидел то, что другим не удалось рассмот­реть.

И даже когда нашу «Кошку» через три года признали на Международном фестивале (я привезла из Венгрии гран-при!) и международное театральное жюри предложило мне сыграть героиню в венгерском спектакле, а Марии Шуек — в Купаловском, даже и тогда театральная критика Беларуси упорно молчала. Помню, в театр пришел министр культуры Ю. Михневич. Я говорю: «Юрий Михайлович, а Вы знаете, что спектакль «Гульня з кошкай» получил Гран-при на Междуна­родном фестивале?» Он как-то бесцветно обронил: «Да-а-а? Неужели?.. Мне об этом никто не докладывал».