И это называется будни - [55]

Збандут недоуменно шарил глазами по лицам агломератчиков. Реконструкция должна устраивать их больше, чем кого бы то ни было. Так почему они молчат? Что удерживает? Нежелание противопоставить свои интересы интересам коллектива или профессиональная убежденность в том, что аглофабрика может быть только такой, какая есть?

Блокаду молчания прорвал Серафим Гаврилович Рудаев. Он встал, но не вышел к трибуне, заговорил с места, словно поток возмущения вырвался у него непроизвольно.

— Странно мне видеть все это, товарищи! — начал он сразу с высокой ноты. — Речь идет о новой социалистической технике, которую на многие десятилетия строим, а тут развели антимонии. Ладно уж спроектировали негодную вентиляцию и газоочистку. Но почему никто не протестует против нее? А вы, агломератчики, из-за которых весь сыр-бор загорелся, вы-то что в рот воды набрали? Не мычите и не телитесь. Ведете себя так, будто тут тишь да гладь и в человецех благоволение. Вам же в этой коптилке работать. — И перешел на спокойный тон. — Расскажу я одну небольшую историйку. Может, кто о ней и слышал, это не беда. Важно, что вывод из нее можно сделать полезный. Приехал в тридцатые годы по весне в Кузнецк Серго Орджоникидзе, тогда еще только осваивали завод. Цехами остался доволен, а пошел по городу и обнаружил, что с канализацией дело дрянь — совсем вышла из строя. Понатыкали кое-как меж домами деревянные нужники — и успокоились: мы, русские, не то знавали! Пока зима была, мороз, извиняюсь, все добро держал, а подтаяло — и поплыло. И вот выступил Орджоникидзе на активе да ка-ак дал чертей! «Кто, говорит, разрешил вам это поселение называть соцгородом? Это сортирный город!..» Улыбаетесь, а зря. Тут не улыбаться надо, а печалиться. Он бы и нас спросил: кто дал нам право называть такое непотребство социалистическим предприятием? — Серафим Гаврилович постучал пальцем по лбу. — Призадумайтесь только. Делается незаконное дело, а вы в молчанку играете. Неопытное дитя, — он вытянул шею, показывая на Наташу, — в атаку пошло, а все остальные смотрят, как посторонние, что из этого получится, а то и палки в колеса вставляют — пусть себе надрывается. А ей что, больше всего надо? Затуманен от дыма весь город — ну и пусть, смердит — пусть. Знаю, найдутся такие, скажут: дочка, потому и заступается. Нет, не потому. Мне не сват, не брат, мне чтоб делалось хорошо. Было время, когда к дыму наплевательски относились. Не понимали, что такое он для здоровья, не думали, что с каждым днем его все больше и больше будет. Но теперь-то, слава богу, народ грамотный. Так надо этому безобразию противиться или пусть будет как есть? — Серафим Гаврилович закончил свою речь так же внезапно, как и начал.

Выступление Рудаева-старшего послужило детонатором для той взрывчатки, которая исподволь накапливалась, и атмосфера мало-помалу стала накаляться. Тон задали молодые, и Збандуту это понятно. Кадровые рабочие уже притерпелись. Они видели куда худшие условия труда на аглофабриках старого типа и считают существующие приемлемыми. Хорошо, что волна протеста идет от рабочих. Их требования, от конъюнктуры не зависящие, без ответа не оставишь.

Збандут благосклонно взглянул на Наташу Рудаеву. Заварила кашу и помалкивает, даже выражение удовлетворения прячет, словно происходящее нисколько ее не касается. Другая обязательно выступила бы, так или иначе подчеркнула бы свою роль в событиях, а эту честолюбие не гложет. Впрочем, честолюбие вряд ли следует относить к разряду пороков. В карточке человеческих чувств оно стоит где-то неподалеку от профессиональной гордости. Не во всех случаях, но в отдельно взятых — безусловно.

А выступления продолжаются.

Вот один из тех, кто бросает вызов уставному педантизму, — неряшливая бородка, заросший затылок, ярко-малиновая, в пестрых букетах рубашка — требует ни мало ни много — привлечь проектировщиков к уголовной ответственности за вредительство. «Опоздал, милок, с этими требованиями лет на тридцать. В ту пору такого требования было достаточно, чтобы полетели головы. И летели. Сейчас время иное».

Призыв патлатого мог бы прозвучать угрожающе, не будь он патлатым. Все-таки внешность хиппи в рабочей среде успехом не пользуется. Над ними посмеиваются и даже открыто издеваются.

Но Збандут доволен оратором. В стенограмме реакция зала указана не будет (иронические усмешки не фиксируются), и на этом агрессивном выступлении можно строить политику — вот как реагирует на ошибки проектировщиков рабочий человек.

Приступая к голосованию, Рудаев на всякий случай действует дипломатично. Хотя предложение реконструировать фабрику поступило вторым, он ставит его на голосование первым. Лес поднятых рук не оставляет сомнений, что за это предложение абсолютное большинство.

Хорошее решение, правильное. Оно устраивает Збандута, хотя ему пока не ясно, как проводить его в жизнь. И он просит членов технического совета активно подумать над тем, каким способом убрать бетонные фундаменты, которые, как мощные надолбы, загородили путь к реализации заводского проекта.

ГЛАВА 17

С каждым днем работать в конверторном цехе становилось все труднее. Количество плавок за смену возросло, возросло и число неполадок. И фурмы для подачи кислорода стали быстро выходить из строя. Десятиметровые трубы обрастали на концах смесью металла и шлака, становились похожими на гигантские булавы, тяжелели и не только с трудом двигались по направляющей, но и еле-еле выходили из суженной, заросшей той же смесью горловины конвертора. Приходилось останавливать процесс, заменять трубы новыми. Непригодную фурму не выбрасывали, а укладывали на рабочей площадке и часами возились с ней, освобождая от настылей струей автогенного пламени и допотопным инструментом — ломом.