И это называется будни - [48]

Захотелось вырваться из тернового венца цепких, колючих мыслей, обрести хоть на короткое время покой. Штрах надел ситцевую рубашку-апаш и, спустившись по лестнице, очутился на главной улице.

Прекрасная пора лето. Можно развеселить душу просто бесцельным шатанием по улице. Блестят человеческие глаза, сверкают витрины, вокруг гул, взрывы смеха — словом, жизнь бьет ключом. Штрах сразу почувствовал себя лучше. Шел, беззастенчиво рассматривая прохожих, особенно девушек. Он и раньше слышал, что Приморск славится хорошенькими девушками, — изрядно здесь понамешано разных кровей: греческая, армянская, болгарская, даже турецкая, — а сегодня воочию убедился, что слухи эти не преувеличены. Миловидные, теплоглазые, цветущие — кровь с молоком. Главная улица была запружена людьми, в основном молодежью, шумливой, суетливой, звонкоголосой. Промелькнет иногда степенная молчаливая пара, как океанский корабль среди катеров и яхт, — и снова безудержные раскаты смеха и веселый гам. Одеты все хорошо. Нарядно и разнообразно. Явно заметен западный налет, что, впрочем, естественно для портовых городов.

А вот степенная пара. Ба! Так это же Рудаев и Лагутина!

Штрах приосанился, подобрал живот и с преувеличенной живостью пошел им навстречу.

— Вот уж кого не ожидал сейчас увидеть!

Рудаев — сплошное радушие, Лагутина сдержанна, холодновата, и Штрах невольно подумал, что статья в газете появилась не без ее участия.

Его предположение окрепло, когда в завязавшемся разговоре Лагутина проявила осведомленность в проблемах газоочистки.

Никто не выпытывал у Штраха, каковы его дальнейшие намерения, но, почувствовав заинтересованность собеседников в этом вопросе и не желая вдаваться в подробные мотивировки, он сообщил, что порадовать, к сожалению, ничем не может.

— Вам действительно трудно найти безболезненный выход, — посочувствовала Лагутина. — Изменять проект — это накладно, а продолжать строительство второй очереди по образу и подобию первой никак нельзя.

Штрах кивнул, но не сказал ничего.

— Хотите вы того, Эммануил Семенович, или не хотите, а третью ступень газоочистки придется строить. — Рудаев загонял Штраха, как боксера на ринге, в угол.

Жизнь научила Штраха осторожности. Разговор вроде бы носил частный характер, но Рудаев — лицо вполне официальное, а Лагутина связана с прессой и тоже может использовать его как вздумается.

— Дорогой Эммануил Семенович, — снова заговорил Рудаев, на сей раз с подкупающей доверительностью, — у вас нет другого выхода, Збандут все равно добьется своего, вы же его знаете.

— Чистота воздушной сферы — это сейчас задача огромной важности, — вставила Лагутина.

— Збандут ведет себя как фарисей: в глазу ближнего замечает сучок, а в своем бревна не видит, — дипломатично вильнул Штрах.

— Видит и не жалеет средств на исследования, — вступился за директора Рудаев. — А с аглофабрикой он проявляет агрессивность потому, что лучше предупредить бедствие, чем потом избавляться от него. — И, словно предрешая капитуляцию Штраха, добавил: — Пришла пора, Эммануил Семенович, подумать еще над одной задачей: как быть с заложенными на аглофабрике фундаментами? Часть их так или иначе надо убрать — они помешают строительству мокрой газоочистки. Но как убрать? Долбить бетон по кусочкам немыслимо, взорвать нельзя — рядом действующие корпуса и шоссе.

— Дорассуждались! — рассмеялась Лагутина. — Взрывать нельзя и не взрывать тоже нельзя.

Стыдно было признаться Штраху, но этот случайный короткий разговор на улице привел его мысли в более стройную систему. Он понял, что от переустройства газоочистки деваться ему некуда и потому упрямиться больше незачем. А вот с фундаментами дело посложнее. Тут как в старой русской сказке: направо пойдешь, налево пойдешь… Впрочем, нужно ли ему ломать голову еще и над этим? Сами поставили задачу — пусть сами и решают.

Штрах вернулся в гостиницу. Хотелось прилечь и вздремнуть. Однако здесь его подстерегала засада. Час назад пришла Наташа Рудаева и обосновалась в вестибюле, чтобы, не дай бог, не пропустить свою жертву.

Пришлось пригласить ее в номер. Но вести бесплодный и изнуряющий разговор все о том же было невмоготу, и Штрах решил побыстрее избавиться от нее.

— Нельзя было потерпеть до завтра? — спросил он, глядя как-то снизу и в сторону. — Нарушать покой пожилого человека после нелегкого дня… Вы подумали о том, что мне надо отдохнуть? Таскали по всем углам и закоулкам, вымотали…

Наташа вдруг устыдилась своей напористости, на ее лице появилось беззащитное, даже кроткое выражение.

— Хорошо, я подожду, — сказала почти беззвучно и добавила, потупившись в плечо: — Вы не должны так сердиться на начальника аглофабрики. Он ничего не совершил предосудительного. Он даже не сказал рабочим, что вы — это вы, директор того самого института, который запроектировал… — От дальнейших слов Наташа воздержалась.

— Что, растерзали бы?

— Изругали бы. Рабочие это делают напрямик, без всяких околичностей.

Штрах на миг представил себя в окружении злых, замызганных агломератчиков, и почему-то ему стало очень неуютно.

— Эх, дорогуша, — протянул он, — знали бы вы, с какими детьми приходится мне работать… — Улыбнулся печальной и доброй улыбкой. — Вот с такими, как вы. Пыла много, самоуверенности с избытком, а отдача… Скажите, вы случайно с Рудаевым не родственники?