...И другие глупости - [53]

— Мура! — заорала я. — Мы его теряем! Давай назад!

— Куда назад! Куда назад! — проорала Мура в ответ. — Здесь скоростная трасса! Только вперед! К победе, товарищи!

И мы понеслись к победе.

Тут надо сказать, что у Мурки проблемы не только со скоростью, но и с поворотами. В том смысле, что иногда она поворачивает, а иногда — ни в какую. Просто не успевает. Или неохота. Или боится не вписаться в поворот. Или забывает, на что жать. Однажды она гостила у своей подружки в Германии и взяла машину напрокат. И даже довольно успешно на ней ездила. Немецкие полицейские всегда отдавали Мурке честь за то, что она никогда не обгоняла немецких старушек, даже если те шли по тротуару, а Мурка ехала по проезжей части. И вот однажды подружка попросила Мурку съездить в супермаркет за продуктами. Мурка поехала. Приезжает. Паркуется. Подходит к ней полицейский и вежливо говорит, что парковаться здесь нельзя.

— А где же можно? — интересуется Мурка.

— А вот за углом и можно, — отвечает полицейский и показывает за угол.

За углом действительно видна стоянка.

— Вы просто направо поверните, — говорит полицейский, — и паркуйтесь сколько влезет.

Мурка влезает в машину, трогается с места и ровно через три часа обнаруживает, что въезжает во Францию. Но во Францию Мурке не нужно. Ей нужно в супермаркет, за продуктами. Тогда Мурка тормозит посреди трассы, выходит из машины, голосует и останавливает какого-то немецкого аборигена. В командной форме она велит аборигену поставить ее машину задом наперед, то есть к Франции задом, а к Германии передом. Абориген разворачивает Муркину колымагу, и она едет обратно, и ровно через три часа подъезжает к супермаркету. Но беда не в том. Беда в том, что за время ее отсутствия проблема никуда не делась. Парковка по-прежнему осталась за углом. Мурке пришлось вернуться домой без продуктов, где ее уже ждала подруга, обзвонившая за подотчетный период все полицейские участки и больницы.

И вот теперь с этой Муркой мы неслись по Ленинскому проспекту без всякой надежды не только на разворот, но и на торможение. Потому что если Мурка разгонится, ее остановит только безвременная кончина бензина. А тут, как на грех, зеленая полоса. Примерно через полчаса нас вынесло на кольцевую дорогу. Вынесло нас туда довольно ловко, так как Мурка шла в потоке. На кольцевой дороге мы снова поехали вперед — развороты там вообще не предусмотрены — и ехали ровно сто девять километров вокруг Москвы, пока часа через полтора не приехали к Ленинскому проспекту с другой стороны. Мурка страшно удивилась. И сколько мы с Мышкой ей не объясняли, что Земля круглая, не поверила. Зато неожиданно лихо вывернула руль и припустила в обратном направлении. И — что вы думаете! — еще через полчаса мы опять были на площади Гагарина. Только Интеллектуала там не наблюдалось.

Начало темнеть. Мурка приткнулась к обочине.

— Облом! — сказала она, задорно улыбаясь из-под козырька плюшевой кепки. — Поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны!

— Освобождаю! — отозвалась Мышка и полезла на волю. — Домой поеду. Там Джигит бесится, боюсь, не пустит.

И она заковыляла к метро. Мы с Муркой тихонечко тронулись с места и тоже поехали домой. Я была совершенно убита.

— Не переживай, Мопс! — сказала Мурка, видя мое подавленное состояние. — Завтра обязательно его отловим!

Дома вы выпили чаю, и я повела на прогулку малого пуделя. Малый пудель начал мотать мне нервы, как только мы оказались за порогом. Бегал кругами вокруг двери Викентьевны и елозил по ней носом. Нос у него длинный, поэтому влезает в самые затейливые щели. Когда пудель возбуждается, нос покрывается испариной и начинает с бешеной скоростью дергаться, крутиться и метаться из стороны в сторону. Судя по нынешнему состоянию носа, дела у пуделя были из рук вон плохи. Он этим носом буквально протирал дырку в Викентьевниной двери. Клепа отвечала ему с той стороны идиотическим лаем. Я глядела на пуделя, глядела на его нос, и грустно мне становилось, граждане. И вот почему. Как-то у нас случилась история, которую я называю

Кожаный Носик

Вы не поверите, но и мужчины тоже любить умеют. Просто иногда их любовь принимает необъяснимые животные формы. Одну из таких форм мне пришлось наблюдать прошлым воскресеньем, в прекрасное, надо сказать, утро. Солнышко светило. Птички пели. Простынка щекотала пятки. Ничего не предвещало. Однако стряслось. Большой Интеллектуал отправился на прогулку с малым пуделем Найджелом Максимилианом Септимусом лордом Виллероем. «Ну, вот, — думаю, — и славно. Есть пятнадцать минут на личную жизнь». Лежу. Размышляю о прекрасном. Щелкает замок. В коридоре возня, ахи, охи, вздохи, звон ошейника. Явились. Слышу невнятный лепет.

— У-ти мой масенький! У-ти моя кутенька! Собачка моя любимая! Собачка моя холёсая! А у кого это такой пушистый хвостик? А у кого это такие длинные ушки? А откуда у нас такой черненький кожаный носик? — лопочет кто-то голосом Интеллектуала.

«Что такое? — думаю. — Откуда этот лексикон? Со мной он так никогда не у-тю-тюкал».

Тут надо сказать, что с малым пуделем у Интеллектуала долгое время были весьма натянутые отношения. Когда я подобрала пуделя в троллейбусе № 85, где он ехал, в полубессознательном состоянии забившись под переднее сиденье, так вот, когда я выколупала его из троллейбуса, притащила домой, искупала, накормила и определила на половичок в углу, его природная наглость еще не проявлялась в полной мере. Правда, на второй день своего пребывания в доме он немножко ободрал обои в коридоре до железобетонной плиты, потом по всему периметру входной двери чуть-чуть оторвал деревянные наличники, переломил пополам и забаррикадировался с внутренней стороны. Дверь перестала открываться. Пришлось вызывать слесаря и снимать ее с петель. А так ничего, все было тихо. Вскоре, однако, пудель перебазировался с половичка на коврик у кровати, потом на саму кровать, к нам в ноги, потом поместился между мной и Интеллектуалом и, наконец, угнездился на его подушке. С тех пор у них каждый вечер происходят безобразные склоки за право полежать на этой подушке. К тому же, когда пуделя впервые пустили пастись на просторах кухни, он сразу прыгнул к Интеллектуалу на колени и лизнул его в нос. Нос тут же надулся и прослезился, глаза покраснели, горло отекло, трубный кашель огласил окрестности. Пудель подпрыгнул как мячик и слетел на пол. Аллергия вступила в наш дом во всей своей неприглядной наготе. С тех пор Интеллектуал регулярно таскался к врачам и отдавал им частицы своего и без того небольшого организма на анализ, причем совершенно безвозмездно. Врачи анализировали анализ и советовали Интеллектуалу подстричь пуделя в области подмышек, сложить стружки в коробочку и принести им для дальнейших лабораторных исследований. В такой завуалированной форме они намекали ему, что аллергия на собак вообще и аллергия на одного отдельно взятого очень малого пуделя — это, как говорится, две большие разницы. Я со своей стороны всячески их поддерживала и даже выяснила в научной литературе, что на пуделей аллергии не бывает, потому что на них произрастает не шерсть, а волосы. Тем более что нос у Интеллектуала вскоре вошел в привычную колею, глаза обрели нормальный цвет, а пища проходила через горло совершенно беспрепятственно и, между прочим, в приличных количествах. Однако визиты к врачам продолжались и не далее как накануне описанной выше умильной сценки с «у-тю-тю, мой маленький!» Интеллектуал притащил из поликлиники очередной анализ. Анализ предлагал ему не вступать в личные контакты с мятликом серебристым, а против графы «собаки» была проставлена цифра 4.