И было утро, и был вечер - [11]

Третья мина с коротким свистом рванула совсем близко. Комья земли

посыпались на голову.

- Никитин! - раздался вдруг крик капитана. - Ко мне! Никитин!

Я выглянул. Капитан стоял на коленях, схватившись рукой за левое бедро.

Еще три мины, одна за другой, упали далеко позади. Либо нас засекли неточно, либо минометчики неопытные.

Подбежавшие Никитин и телефонист унесли Гоменюка в блиндаж. Следом и я прибежал туда. Никитин распорол ножом левую штанину до конца. Видно было, что осколок прошелся касательно по бедру и ягодице. Крови было немного.

Я сказал капитану:

- Звоню в штаб. Вызываю машину. Телефонист! Давай штаб. Кого-нибудь. Через двадцать минут примчался наш "додж 3/4" - удобная машина - с

санинструктором и носилками. Санинструктор пощупал рану, кости ноги,

подбинтовал и велел нести лежащего на животе капитана в машину, а сам позвонил в штаб:

- Капитана везу в санбат. Карту заполню там.

- ? ? ?

- Да нет. Легко. Руки-ноги целы. Голова тоже.

- ? ? ?

- Не проникающее. Касательное. В бедро, в жопу! Забинтовал. Крови мало. Все сделал. Еду. Да, лейтенант здесь. Даю.

Макухин передал мне приказ командира дивизиона - снова принять батарею.

% % %

Прошло три недели. Мы все еще стояли в обороне под Пистынью. На фронте неизбежные ежедневные события быстро вытесняют из памяти воспоминания о прошлом. Стали и мы понемногу забывать июньские события. Но ...

В один из погожих июльских дней на батарее снова появился Гоменюк. И сразу вспомнилось то, что так хотелось забыть!

Я возвратился в свой взвод. Капитан был по-прежнему строг и требователен, держал дистанцию. Он придирался по мелочам и ко мне, и к Воловику, и к его солдатам. Все придирки облекались в строгую уставную оболочку. Мы это понимали и чувствовали. И копилась подспудно черная злоба и ненависть.

Однажды, уже в начале августа, перед рассветом меня разбудил Воловик и, наклонившись, тихо позвал:

- Лейтенант, дело есть. Пойдемте.

В долинах перед немецким передним краем и за "хитрым" домиком еще клубился легкий туман. Было зябко; плохая видимость. У левой станины на бруствере с автоматом на шее сидел наблюдатель Ковалев, а метрах в десяти от него на охапке веток и травы полулежал второй часовой - заряжающий Матвеев. Воловик посмотрел на Ковалева и прошептал:

- Давай, Коваль, повтори лейтенанту, что рассказывал мне. Как все было?

- Было так. Час, а может, и поболе, тому назад ходил тут капитан. Посты проверял. Подошел к стволу, за бруствер. Говорит: "Проверю, как маскируете". "Плохо, - говорит. - Веток мало здесь". Я ему: "Мы же щитки откидываем. Получается низко. Тут много веток не надо, а то немец заметит". А он: "Нет,

пойди-ка подальше от огневой, наломай еще и получше ствол накрой". Ну, я и пошел, наломал, принес и положил, как капитан велел. А Матвеев лежал там, подале, эа тем кустом. Когда капитан ушел, Матвеев и говорит: "Смотри-ка, комбат дерну в ствол напихал". Я поглядел, пощупал - и правда, напихал. Тогда я позвал сержанта, а он велел ничего не трогать и пошел за вами.

- Скажи, Ковалев, а наводку комбат не трогал, маховички не крутил?

- Нет, этого не было. Он стоял там, за бруствером.

Мне как-то не верилось, что Гоменюк способен на такое коварство. Ведь при первом же выстреле разнесет ствол и снаряд взорвется на огневой! Всех поубивает или покалечит. Если же Воловик останется жив, то его отдадут под трибунал за преступную халатность или же за диверсию в боевой обстановке. И мне достанется "на полную катушку".

Я обошел орудие, потыкал пальцами срез ствола: да, канал был плотно забит дерном. Это не случайное попадание земли в ствол, а подлое, заранее спланированное покушение на убийство.

Ковалев взволнован и возмущен. Он все понимает. Но больше всего его

почему-то поражают лицемерие и наглый обман:

- Обманул, как дурачка. Надо же: послал за ветками. Обштопал, как мальчика! А сам ствол законопатил. Какой хитрый!

Нам с Воловиком ясно: готовится убийство. Западня. Здесь в суд не подашь и начальству ничего не докажешь. Если сейчас поднять шум, то все обернется против нас. Гоменюк докажет, что мы с Воловиком подрываем его авторитет. Насобирает "факты". Вряд ли кто-нибудь поверит, что комбат способен на такое! Наверняка Гоменюк продумал такой вариант. Он хитрее нас, опытнее.

- Хорошую мышеловку устроил, подлюга, - говорит Воловик. - Что делать?

- Спокойно, не паникуй! Пока - никому ни слова! Никому! Слышали? Ковалев, Матвеев! Быстро прочистить ствол! Пройдись банником, Ковалев. Без шума. И сидите молчком, а то хуже будет. Уйдем отсюда, Воловик, и не показывайся. Пока что.

В укрытие мы не спустились - там спали солдаты, - а залезли в пустой ровик, сели на дно, закурили. Воловик был мрачен, и у меня настроение - хуже некуда.

- Круто дело повернулось, лейтенант, - прошептал Воловик. - Он добьет меня. За Зинку. Начнутся бои, - так подставит на прямую наводку: туда не дойдешь, оттуда не вернешься. Говорил я вам, лейтенант, что так будет. Так и получилось. Мои солдаты уже норовят сбежать от меня. Боятся.

- Если ты такой умный, надо было раньше поостеречься. Тоже мне

предсказатель судьбы! Начнутся бои, - положение будет очень переменчивое.