И было утро... - [121]

Но главное, что ужасало и шокировало некоторых в о. Мене — это его несокрушимое чувство и исповедание глубинного и сущностного единства Востока и Запада во Христе, в апостольской традиции — а следовательно, и сущностное единство Православной и Католической Церквей при сохранении различий в практике. Равно как и в неразрывности связи с протестантизмом и его неустанным стремлением к глубоким и личным отношениям с Богом, к осознанию личного Завета с Ним. «Какая может быть терпимость ко всем этим раскольникам и еретикам!» — восклицали те, кто почестнее. Ханжи говорили и говорят иначе: «Он был слишком экуменистичен». Отвечаю специально ханжам: нет, не был!

Чем больше я узнавал о. Александра, тем более меня поражало некое его качество, дал еко не всем и всегда заметное. Яне могу определить это качество иначе, чем «святоотеческость». Он никогда не говорил об Отцах Церкви походя, никогда не прикрывался «знамёнами» патристики. Но, если всерьёз заходила речь о Василии Великом или Иоанне Дамаскине, Григории Богослове, Блаженном Августине или Григории Паламе, он мог сходу прочесть двух–трёхчасовую лекцию о каждом. Глубоко и крепко укоренённым в святоотеческой традиции было и его духовное водительство. Он мог дать совет в двух–трёх словах, сжато, ёмко, точно, и совет этот оказывался невероятно существенным, подходящим именно к данной ситуации. Голословных правил поведения он предпочитал не давать. «Церковь — не аптека, — говаривал он, — мы тут рецептов не выписываем. Каждая жизненная ситуация уникальна и рассматривать её надо отдельно, в соответствии с Евангелием».

Протоиерей А. Мень был и остаётся твёрдым исповедником христианства, несокрушимым служителем Иисуса Христа, мужественным свидетелем сущностного единства всей мировой Церкви. Он относится к числу тех рыцарей духа, которые становятся понятны людям лишь по прошествии многих и многих лет. Это человек XXI века. В настоящее время Россия ещё недостаточно созрела, чтобы понять и верно оценить труды и служение этого пастыря. Адекватно оценить личность такого масштаба (со всеми её неизбежными сложностями) способны либо силы святости, либо силы зла.

Последние это сделали. Ужаснулись — и убили его.

Кто же его убил?

Одни говорят — КГБ. Другие — шовинисты и антисемиты. Третьи добавляют: шовинисты и антисемиты из обскурантистских кругов.

А разве между всеми этими силами есть какая‑нибудь разница?

Отец Александр не одно десятилетие был самым ярким и талантливым апологетом, миссионером и проповедником христианства на территории России. Ни у кого из активно влияющих на общество церковных и духовных лидеров (я не говорю о чисто политической, очень нужной сфере деятельности) не было и не будет столь ярко и твёрдо явленной проповеди единства не только внутри Православия, но и вообще всех христиан. Это осуществлял только о. А. Мень. За это его ненавидели и преследовали. В последнее время ситуация изменилась настолько, что он получил доступ к тысячным аудиториям, к средствам массовой коммуникации. Его влияние на общество становилось реальным и необратимым. Наконец, он сочетал в себе столько инициатив и родов деятельности, которые под силу разве что целому богословскому институту или монастырю, каковых в России нет и до сих пор. Или — святому. И в этом смысле его до сих пор абсолютно некем заменить. Его убийство было сознательным и целенаправленным убийством человека, по уровню значения для России занимавшего то же место, что и А. Солженицын и А. Сахаров. Убийство человека такого масштаба не могло быть ни совпадением, ни делом рук маньяка–одиночки. Это понимают все здравомыслящие люди. Каким образом всё было осуществлено организационно и технически, остаётся только предполагать.

Известно, например, что английскому королю Генриху II достаточно было лишь произнести в нужный момент и в надлежащем месте: «Ох уж этот Томас Бекетт!» — и выдающийся лондонский епископ был злодейски умерщвлён.

Есть что‑то жуткое и зловещее в том, что за полтора года виновники не только не были найдены, но и нагло, не скрывая, намеренно не искались. Вместо этого соответствующие органы пытались изучить круг духовных детей о. Александра. Скажу сразу, что им это не удалось, ибо созданная священником структура рассчитана в том числе и на времена самых жестоких гонений.

Ещё более жуткими и зловещими выглядят последующие убийства священников. Вспоминается рассказ замечательного христианского парадоксалиста Честертона «Сломанная шпага», в котором отец Браун говорит, что как дерево легче всего спрятать в лесу, так и одно убийство легче всего прикрыть целой серией убийств.

Сообщат ли теперь стране, кто же убил о. Александра Меня? По чьему конкретному приказу? Кто именно держал в руке топор? Молчать об этом нельзя. Трёхцветный флаг российской свободы, демократии и возрождения национально–госу–дарственного бытия не может быть запятнан обманом, лицемерием или лживым равнодушием с первых же дней своей легализации в России.

Мученическая кончина о. Александра Меня стала для России искупительной жертвой — к первой годовщине его смерти страна подошла во многом преобразившейся, или во всяком случае, начавшей преображаться. Узнает ли она правду об убийстве пастыря Сергиева края?