И белые, и черные бегуны, или Когда оттают мамонты - [21]

Женька громко матюкнулся. Грохнул по столу кулаком, отчего на нём подпрыгнули пузатые стопочки.

– Объегорили нас. Недра вроде как наши, а пользоваться ими не моги. Кто к ним допустит? Всё для чужого дяди, – пожав плечами, поддакнул Степаныч и плесканул в посуду спиртосодержащего напитка. – Вот взять его (кивнул он в сторону раскрасневшегося Елисеева). Разве мог он подумать, что вынужден будет червями заниматься, а не науку двигать? Не мог! Мы, чудаки, мечтали о лабораториях, раскопках, экспедициях, кафедрах. И где оказались?

– В заднице! – сам же с грустью в голосе ответил на свой вопрос бывший мореман.

– А я попрошу фигурально не выражаться, – встрепенулся повелитель гумуса. – Я, может быть, только разводя червей и опарышей, нахожу удовольствие в жизни. Они, твари земные, низшее звено пищевой цепочки, несут свой тяжкий крест для пропитания тварей бессловесных, то есть на потребу бесовского рода человеческого. Когда какую-нибудь заблудшую рыбёшку недоросль подсекает на моего опарыша, то он может хоть накормить своё семейство, ну или сам уху сготовить и слопать. Получается, я человек полезный для общества. Не чета вам – дармоедам.

Пусть навозные кучи источают зловоние, особенно по весне, пусть я не в смокинге и не в итальянских перчатках ворочаю вилами, но хоть что-то произвожу! Что ты, Гулидов, кроме лжи и обмана народа, создаёшь? Какой такой продукт? Агитки, статейки заказные, ролики рекламные! Тьфу на них! И ещё раз тьфу! Липа это всё. Мусор, отходы, грязь! Моя же грязь не чета твоей. Моя грязь созидающая, а твоя разрушающая. Вот и вся разница. И мне глубоко насрать, сядешь ли ты со мной за один стол или побрезгуешь. Почему? Да потому что при таком раскладе не я, а ты представитель класса кровососущих, прихлебатель на пиру нуворишей. Я, конечно, давно таджиков нанял коровьи лепёшки с чернозёмом и столовскими отходами перемешивать. Но на этом моя эксплуататорская функция заканчивается. У вас же только начинается! Все беды на земле от белых воротничков и электронной коммерции. Нажал пару-тройку раз на клавиши компьютера – и бац, вот тебе доходец какой-никакой. Без навоза, трудов праведных. Пошлость и разврат, отлучение от навыков добывания хлеба насущного – вот ваш идеал. Молчи!

Вы просрали страну, нарезали по кусочкам её богатство и распродали забугорным дядькам. Где вы деньги храните? Где? В офшорах! А лопнут они, куда побежите? В другие офшоры! Не перебивай, слушай! Один раз говорю! Как миленькие побежите на другие острова наворованное ныкать. Нет, вам даже в голову не придет: а как там родина будет жить, что с ней станет? Ну, а эта навозная куча в моём огороде, и она моя! Никакому англичанину или америкосу я её не продам. Потому что в ней моя сила, в ней! И не надо ухмыляться. Да, грязь непролазная, вонь и свинство, но оно кровное, родное. И тебе, человеку, испорченному цивильными благами, этого не понять. Не понять!

Крыть справедливые слова друга Гулидову было нечем. Друзья это понимали. Но надо же было вывалить на свеженького накопившиеся за время его отсутствия забродившие в башках помои. Такая вот национальная забава.

Опорожнив с компанией изрядное количество водочных ёмкостей, Змей засобирался в гостиницу. Делиться со старыми друзьями, терзающими его сомнениями, относительно нового проекта он не стал. «Себе дороже, эти в приливе патриотических чувств и побить могут», – решил Гулидов.

Окольными путями он вышел к дачной автобусной остановке на Песках. Остановил первую попавшуюся машину, плюхнулся на переднее сиденье, назвал адрес и задремал. Пронзительный телефонный звонок вывел столичного командированного из сонного состояния. Гулидов достал из портфеля новенькую «Моторолу» в изящном золотом корпусе. Звонила жена. Она, как всегда, почуяла, что её благоверный «на кочерге», и, не дослушав его сбивчивое объяснение о встрече старых друзей, бросила трубку. «Сладкая моя! Если я вдруг когда-нибудь окажусь на Луне, она и тогда по каким-то своим женским телепатическим каналам будет знать, когда, с кем и сколько я принял на грудь», – расплылся в довольной улыбке Гулидов. Каким-то шестым чувством он ощутил, что на заднем сиденье такси кто-то притаился, и уже начал было поворачивать голову назад, чтобы посмотреть, кто бы это мог быть, как получил мощный удар в висок. Тусклый свет ночных фонарей вдоль автострады моментально погас. Стало темно. Совсем темно.

…Розовые и тёмно-лиловые дождевые черви – толстые, как пожарные шланги, и тонкие, наподобие длинных макаронин, – свивались в живые пульсирующие клубки. Щупальца то ли голов, то ли хвостов – не разобрать – пытались вылезти из общей кучи, скинуть с себя наседавших собратьев. Поначалу они методом слепого тыка выбирали более удобные дорожки, канавки, ложбинки к бегству. Неистово извивались, судорожно тянулись в разные стороны. Чуть позже, уже не разбирая пути, наугад стали рваться на свободу. Каждая такая попытка к бегству пресекалась невидимой внутренней силой, живущей внутри этой беспокойной червивой агломерации.

Одному вытянувшемуся в струнку розовому червяку, казалось, почти удалось задуманное. Его прозрачное тельце непомерно растянулось, как резинка от трусов, и устремилось прочь от кишащей кучи. Оно готово было вот-вот лопнуть от прилагаемых неимоверных усилий, но непонятно как сохраняло эластичность. Червяк явно бросился во все тяжкие, почуяв близость уединения и простора. Кожица бедолаги дрожала, как натянутый нерв. Сколько усилий, мук и страданий! Червяк становился тоньше и тоньше, а хвост или голова – не поймёшь – никак застряли в мерзком сообществе. «Хляп!» – что-то чавкнуло в ядре клубка, и страдальца не стало. Испарился. Лишь на долю секунды хаотичные движения его бывших собратьев прекратились, замерли. «Але-оп!» – ядро червивого агломерата дало новую команду, и конвульсирующий шар с ещё большей энергией забился в своём смертельном беспорядочном танце.