И аз воздам - [204]

Тот, справа.

От того, насколько пугающе ясной и четкой была эта внезапно всплывшая уверенность, Курт на миг застыл, вдруг ощутив себя неуютно под пристальным взглядом старика, который, кем бы он ни был, и впрямь видел каждую его мысль и знал заранее каждое движение души…

Тот, справа. Короткий тонкий отросток с одним листком и полураскрывшейся почкой на конце. Такой же, как два остальных, и в то же время другой, отличный от них чем-то неуловимым, невидимым, но ощутимым…

Почему? Что это — озарение свыше? Очередной вывод, сделанный неосознанно? Наваждение? Или просто попытка принять хоть какое-то решение, сделать хоть какой-то выбор, чтобы выйти из тупика, самообман?

Быть может, все из-за вон того едва заметного изгиба, словно эта веточка когда-то была надломлена, а потом слом начал зарастать, покрываться свежей корой, с трудом восстанавливая ток соков под нею… Или дело в том, что единственный лист на этой ветке чуть скручен (и почему не заметил этого раньше?), будто его облюбовала невидимая листовертка?.. В чем дело, почему именно он? Почему сейчас вдруг именно этот отросток стал казаться лишним и ненужным, чуждым, почему всего минуту назад он ничем не отличался от прочих, а сейчас мозолит глаз, всем своим видом говоря о том, что его не должно тут быть?..

— Это будет отличное завершение службы, — помедлив, проговорил Курт ровно, не оборачиваясь к старику. — Отправить в небытие весь мир одним движением.

— Или, — подчеркнуто серьезно возразил тот, — остаток жизни бороться с гордыней, потому что не будет на свете другого инквизитора, сумевшего определить ересь на глаз в таких масштабах… Давайте же, Молот Ведьм. Решение вы уже приняли и не измените его, мы оба это понимаем.

— Похоже на то, — согласился Курт тихо; выдохнув, протянул руку и одним решительным движением отломил отросток у самого стебля.

Тонкая, как шнурок, ветка обломилась с оглушительным треском — таким, что зашумело в ушах и показалось, будто рядом обрушилось дерево или камни стен и колонн вдруг затрещали, норовя лопнуть и обрушиться под тяжестью кровли. Дрогнула земля, словно бы готовясь вот-вот раздаться широкими трещинами, и ветер, тот самый ветер, слышанный в кроне бесконечного, исполинского дерева, заметался меж пилонов и стен, взвивая к балкам пыль и мелкую каменную крошку. Курт рывком вскочил на ноги и обернулся к старику, ожидая увидеть на его лице что угодно — от гнева до веселья на пороге неотвратимой гибели мира, однако того, кто назвался Мельхиором, подле опоры, где когда-то стоял Всадник, не было.

Не было и там и самого майстера инквизитора — Курт стоял в двух шагах в стороне, рядом с брошенной на камни пола кувалдой, там, где впервые и услышал чужой голос в этом соборе несколько минут назад. И время — то самое ушедшее в небытие время — оно снова вернулось, снова понеслось мимо, пробудив глупую мысль: а не оно ли шумело в кроне того нескончаемого древа, и не оно ли слышно и сейчас, не оно ли, несясь мимо стремительным потоком, грохочет водопадом и завывает, как буря за окном, не оно ли мечется ветром сейчас, здесь, под сводами собора…

Нессель вскинула руки, обхватив голову ладонями, будто оглушенная, и Курт, не спрашивая, знал, что и она это слышит — слышит шум этого ветра, будто проникающего насквозь. Ван Ален ошарашенно заозирался, снова ругнувшись; что-то выпалил отец Людвиг, и Курт мимоходом, без удивления отметил, что сетование святого отца — какой-то словесный обрубок, ибо первые звуки он начал произносить еще тогда, целую вечность назад, когда майстер инквизитор стоял в задумчивости над обломками Всадника…

Всадник…

— Всадник!

Это был шепот на грани крика, крик на пределе шепота — испуганный и вместе с тем восторженный, сдавленный, точно хрип висельника, и Курт даже не понял, кто это сказал, как и не мог поручиться за то, что слово это вырвалось не у него самого…

Он был здесь, всего в нескольких шагах, всадник на палевом жеребце, тот самый, что еще этим утром возвышался каменным изваянием здесь, в этом соборе, на консоли; тот же самый, но живой, настоящий, из плоти и крови. Обернувшись к застывшим в неподвижности людям, неведомый воин помедлил мгновение и то ли одобрительно кивнул, то ли просто пригнул голову, чтобы не врезаться в свод дверного проема, развернул коня и с места сорвался галопом прочь.

Курт бросился следом за всадником первым, слыша, что за ним последовали все, включая примолкшего отца Людвига; наружу они выбежали, едва не наступая друг другу на ноги в проходе, и остановились на соборном крыльце, глядя на то, как исчезает из виду за поворотом, пригнувшись к конской шее, всадник на палевом жеребце. Тишина вдруг встала неприступной стеной, поглотив, казалось, весь город, как туман; тишина, сквозь которую едва-едва слышался отдаленный звук шагов многоокого Ангела, и отец Людвиг испуганно дернулся, когда охотник чуть слышно пробормотал:

— А хрен ли он без меча?

— Ангел без меча — такой же, как Ангел с мечом, — отозвался Курт ровно. — Только без меча.

— Ангел? — растерянно переспросил святой отец. — С чего вы это взяли?

— Долго рассказывать, — отмахнулся Курт и, вздрогнув, невольно отшатнулся, когда далеко впереди, где-то на дальних улицах, скрытых от глаз стенами домов, вдруг раздался громкий и пронзительный, бьющий по нервам, скрипучий металлический визг, словно кто-то провел гигантским ножом по исполинскому стеклу.