И ад следовал за ним: Выстрел - [71]

До меня сразу и не дошло, о чем говорил Главный, на что намекает. Неужели речь идет о борьбе с товарищами по оружию?

— Нет ли у вас на примете человека, который перекинул бы мост между враждующими службами, провел своего рода конвергенцию и обеспечил бы нам тылы на случай отступления? — продолжал Главный.

Наступила оглушительная пауза, я чувствовал, что Главный насквозь просверливает меня своими глазенками, но язык отнялся у меня — честно говоря, голова отказывалась понимать, казалось бы, вещие слова Главного. На моей физиономии, очевидно, отпечатались и сомнения, и растерянность, ибо мой собеседник состроил траурную мину и молвил:

— Ну ладно! Видимо, пока будем решать иные проблемы. Придется идти другим путем, как Ильич.

Потом я долго думал: каким путем? Куда и зачем идти? Что это за странный мост между нами и главным противником? Больше Главный эту тему не затрагивал, да и я старался держаться от нее подальше. Впрочем, завертелись другие дела, одно событие наседало на другое, и мне стало казаться, что шеф зондировал меня, не особенно представляя цели зондажа (такое у него бывало).

И вот он стоял передо мной, состарившийся актер, сохранивший, однако, свой пыл. Он требовал справедливости, но не раскрывать же ему государственную тайну? Справедливо или несправедливо усадили его за решетку? — вопрос риторический, с нашей кочки несправедливо, с их же — туда ему и дорога, шуточка ли проливать кровь на яхтах под британским флагом! Но почему наши вершители судеб столь вяло отнеслись к судьбе героя (как его еще назвать?), не поддержали идею побега. Политическое столпотворение и хаос перестройки? Привычная осторожность, проникшая во все дыры общества? Нежелание брать ответственность на себя? В причинах я так и не разобрался, несмотря на некоторые поползновения (обычно разводили руками и указывали пальцем в небеса, мол, неисповедимы пути руководства). Правда, насчет неисповедимости верхов я всегда догадывался, но тут речь шла о чести мундира службы. Удобный момент явился, когда великий революционер, став президентом благодаря распаду всего Союза, неожиданно объявил амнистию всем политзаключенным, в число которых по странной причине вошли арестованные агенты ЦРУ и СИС. Волею жестоких обстоятельств я в то время был выброшен из рядов, однако нашел возможность донести до власть имущих простую мысль: в лондонской тюрьме томится наш нелегал, которого следовало бы выпустить. Ответили мне в обычном витиеватом стиле, объяснили, что процесс пока еще очень хрупок и требует осторожности, наконец, американская и англосаксонская судебные системы совершенно независимы от государственной политики, и пересмотр приговоров по инициативе правительства и прочие формы вмешательства могут привести к импичменту и отставкам. Осторожность, осторожность, осторожность, господа! Так мне аккуратно и заткнули рот, а иностранные шпионы, включая наших предателей-шифровальщиков, грелись в это время на собственных виллах в Санта-Монике и на Лазурном Берегу (некоторые, правда, подали иски на своих хозяев, требуя выплатить компенсацию за годы в советских лагерях).

— Извините за вторжение, но мне хотелось бы узнать (ох уж этот конъюнктив!), предпринимала ли служба меры по моему освобождению? — нагловато начал Алекс, а его внук вперил в меня свои бельма, словно фотографировал.

— Мы пытались найти юридические основания для подобных действий… — осторожно ответил я.

— Какие это еще юридические основания? — неожиданно агрессивно перебил меня юнец.

— Я говорю не с вами (вот наглец, адвокат прыщавый!). Дело в том, что на суде вы не назвали свою настоящую фамилию и не указали на принадлежность к нашей службе… От чего же танцевать?

— Ну и щепетильность! Вроде подарка царя графу Бенкендорфу — носового платка для утирания слез обиженных! — возмутился Алекс, кстати, совершенно справедливо.

— Тем не менее мы оказались в сложнейшей ситуации… Поставьте себя на наше место… да еще с учетом политической борьбы в партии вокруг перестройки, распадом Варшавского договора, а потом и всего Союза. Да и на кого вас менять, если президент амнистировал всех агентов?

— Бывали времена, когда на эту тему особо не размышляли. Абеля запросто обменяли на Пауэрса, нелегала Лонсдейла — на связника Пеньковского Винна, а за арестованного западными немцами зама шефа БНД Фельфе вообще отдали несколько десятков агентов… — Уилки, видимо, вообразил, что он выступает на диспуте по поводу общечеловеческих ценностей.

— Так вы явились ко мне для восстановления справедливости? Имеете моральные и материальные претензии? Требуете выплаты зарплаты за проведенные в тюрьме годы? — мне начинал надоедать этот симпозиум.

— Неужели я похож на такого идиота? Или я просто не в курсе, что наша организация уже официально не существует? Да и как вы можете мне помочь, когда вы сами еле-еле сводите концы с концами в этом несчастном банке? Разве что в роли свидетеля на публичном суде…

Тут он был совершенно прав, и я внутренне расхохотался, представив себя в роли свидетеля, с шумной прессой и ТВ.

— К сожалению, уважаемый товарищ Уилки, я ничего не знаю по вашему делу. Одно могу сказать: убитый не был Крысой в нашем с вами понимании этого слова, он выполнял иные функции, мне не известные.