Хюррем, наложница из Московии - [4]

Человек в кожаном плаще проговорил: «Хватит болтать. Твои воины сражались лучше тебя. Если бы я не подоспел, засада оказалась бы напрасной. Ну-ка, расстегни им всем рубахи. У одного из них должна быть пурпурная сумка».

Пока главарь обыскивал мертвых всадников, человек в плаще прохаживался между телами. Иногда даже проверял, не дышит ли кто. Главарь подошел к нему: «Нет у них никакой сумки».

– Что значит «нет»? Должна быть. Поищи еще. Может быть, они бросили ее в траву? Наверняка она где-то спрятана, – голос выдавал волнение.

Второй обыск тоже был напрасен. В третий раз человек в кожаном плаще принялся искать сам. Он даже раздел покойников и проверил, не привязано ли что у них под одеждой, но нет – все было напрасно.

Внезапно он вскричал: «Аллах! Это была ловушка!»

– Ловушка?

– Конечно, ловушка! Этот отряд отвлек наше внимание. Нам сообщили, каким путем они поедут. Пока мы устраивали засаду и ловили их, сумку провезли другим путем, и сейчас она там, куда должна прибыть! Так что это мы попали в ловушку Хюррем Султан, видишь ли. Эта московитская змея самого дьявола обманет!

– Надо же, столько моих людей напрасно душу отдали!

Человек в кожаном плаще обернулся и гневно посмотрел на главаря: «Трое до сих пор живы. Я оттащил их вон к тому дереву. Иди и прикончи их».

Меч оборвал жизнь тех, кто замешкался на пороге смерти. Когда главарь закончил свою работу, он услышал хорошо знакомый свист. Уворачиваться было поздно. Первая стрела попала ему в живот. Он с ужасом смотрел на огромное, быстро росшее кровавое пятно на животе. Вторая стрела оборвала его жизнь.

Человек в кожаном плаще, поняв, что третья стрела не требуется, пробормотал: «Шайтан бы тебя побрал! А письмо московитки Хюррем уже, наверное, доставили».

Два гонца, оба в черном, один – на гнедой, другой – на белой лошади, скакали во весь опор к воротам дворца, освещенного большими фонарями. По обеим сторонам дороги, по которой они неслись, словно молнии, – только топот копыт раздавался в тишине – выстроились в почетном карауле кипарисы. Весь день лил дождь, и дорога была в лужах. Мокрые от пота гривы, развеваясь на ветру, били всадников по лицу. Брызги луж, словно стрелы, неслись в разные стороны, а всадники между тем ворвались во двор через ворота между двух башен. Всадник, сидевший на белой лошади, взмахнул правой рукой, будто замахиваясь мечом на врага, ударил лошадь концами длинного повода, чтобы скакала быстрее.

– Прочь с дороги! Дорогу гонцам Хюррем Султан!

В сумерках опускавшегося вечера по усталым камням двора зашаркали торопливые шаги. Сбежалась дворцовая охрана. На приезжих нацелили пики. Показались мечи, несколько солдат, вооруженных ружьями, взяли прибывших на прицел. Солдаты всадников остановить не сумели. Обе лошади, вытянув шеи и шумно дыша, пролетели над ними и помчались дальше.

– Пропустите гонцов Хюррем Султан! – опять нарушил тишину громогласный крик черного всадника на белой лошади.

Стражники, на мгновение замявшиеся в нерешительности, разбежались врассыпную от мчавшихся прямо на них всадников – и те, словно ветер, влетели в еще один двор. Искры, сыпавшиеся на камни из-под копыт, светились в темноте, как светлячки. Солдаты на сей раз попытались удержать яростных, разгоряченных, шумно дышавших лошадей. Гнедая лошадь, испугавшись толпы и криков, поднялась на дыбы. Лягая воздух передними ногами, она яростно заржала. За ней на дыбы поднялась и белая и так заржала, что задрожал весь двор.

Четверо конюхов, поймав поводья, попытались успокоить животных, а двое гонцов тем временем ловким движением высвободили ноги из стремян и соскользнули с седел. Оба замерли перед дверью, на которой красовалась тугра[2] Фатиха Султана Мехмед Хана[3]. Дворцовые евнухи поднесли им кувшин со свежей колодезной водой – напиться, и они пили, чашка за чашкой.

Чавуш-баши[4], забеспокоившись, выглянул в караульную дверь башни с островерхим куполом, которая отделяла площадь от второго двора, и крикнул: «Эй, это кто там нарушает покой? Вы разве не знаете, что во дворец нельзя врываться, как в хлев?»

Один из всадников засунул руку за пазуху, вытащил шелковую сумку пурпурного цвета и поднял ее над головой. Увидев пурпурную сумку, чавуш-баши вытянулся и подобрался. Голос второго гонца отозвался эхом в высоких стенах дворца.

– Мы несем весть из дворца в Эдирне. Тебе нужны доказательства? Вот, смотри.

Чавуш-баши, крутя двумя пальцами кончики своих черных пышных усов, вздымавшихся по обеим сторонам его рта, которые он каждое утро заботливо смазывал маслом фундука, попытался сгладить неловкий момент. Он понизил голос, но в его тоне все равно слышался приказ: «Ну-ка быстро говорите, что за весть. Чего стоите?»

– Мы уполномочены сообщить известие только Джаферу-аге. Таково повеление нашей госпожи.

– Ах ты, дурень пустоголовый, разве можно вот так запросто появляться перед самим главным евнухом? Ты что, ни правил, ни порядка не знаешь, тебе и простое воспитание неведомо? Скажи, что собирался доложить мне, забирай своего дружка да проваливай!

Чавуш-баши смотрел на сумочку-кесе, которую гонец продолжал держать перед собой. Едва увидев, он узнал ее. Пурпурный цвет был печатью Хюррем Султан. В государстве Османов не было двери, которую бы не могла открыть такая сумочка. Не было и такой жизни, которую бы она не могла унести. Несмотря на это, он не сдержался. Потянувшись, он попытался выхватить ее. Весь в черном, всадник с острыми, как у сокола, глазами отпрянул быстро, как молния. А рука его товарища потянулась к кривому кинжалу на поясе.