Хвост павлина - [23]

— А я вам говорю, все помрем! — говорит Жук-Могильщик.

Но как же тогда письмо? Ведь в нем ясно сказано, что все в порядке, значит, беспокоиться не о чем. Время покажет. Поживем — увидим. Утро вечера мудреней.

Медведка, конечно, удивится письму.

— Медведь? Нет, мы с ним не родственники. Возможно, что-то когда-то было, теперь уж не докопаешься.

Понятно, Медведка — это одно, а Медведь — совершенно другое. Вы и сами это отлично знали, и если пришли к ней, то только для того, чтоб избавить себя от визита к Медведю. Вы с ним не настолько знакомы, не такие уж у вас отношения… Да и вообще — Медведка — это одно, а Медведь — совершенно другое…

— Муравьед пишет, что у него все в порядке и никаких новостей нет. Ему очень нужно, чтобы об этом узнал Медведь, потому что они старые приятели.

— Это какой Муравьед? — спросит Медведка. — Тот, который слопал у нас муравейник?

Если вы Муравей, вас, конечно, поразит эта новость, хотя в глубине души вы будете надеяться, что никаких новостей нет.

— Целый муравейник? Не может быть! Ведь здесь написано, что все в порядке…

— Смотря у кого. У него, возможно, в порядке.

У него — это значит, у Муравьеда. У Муравьеда, с которым вы так мило беседовали о погоде, который был настолько любезен, что доверил вам собственное письмо…

Но Медведка говорит, значит, она знает. Медведка говорит только то, что знает, а знает она абсолютно все. Когда жук Кузька оставил семью, и когда он вернулся к семье, и когда он ходил по всем этим злачным местам (потому что питается Кузька исключительно злаками), — кто об этом знал раньше всех? Конечно, Медведка. Она еще тогда говорила, что знает. Медведка знает, что говорит… Но как же в письме?..

— Вот видите: здесь написано черным по белому.

Черным по белому. Черные буквы сбились в кучу, как муравьи, чтобы их было удобней слопать.

Так, может быть, это неправда, что никаких новостей нет?

И если вы Муравей, вы в эту минуту вспомните о Долгоносике, у которого так несправедливо отгрызли нос, и о дровах, и обо всех других неприятностях. И вы подумаете, что, возможно, не так-то все вокруг и в порядке… Если вы Муравей.

А если вы Муравьед, вы, конечно, подумаете другое.

КУНИЦА ИЛЬКА

Нас было трое: куница Илька, жук Кузька и енот Полоскун. Из всех троих я не был ни могучим енотом, ни прекрасной куницей — я был жуком Кузькой, и этим все сказано.

Они меня не замечали. Случилось так, что я сидел в траве рядом с ними, нас было трое, и сидели мы в тесном кругу, и все-таки они меня не замечали. Или только делали вид?

— Илька, — говорил енот Полоскун, — я опять боюсь, что ты простудишься. Может, тебе что-нибудь подстелить? — и он делал такой жест, будто хотел снять свою великолепную шкуру.

Мне очень нравилась его шкура. Была б у меня такая шкура, я бы надевал ее только по праздникам, а не таскал не снимая, как енот Полоскун. И у меня замирало сердце, когда он готов был постелить эту шкуру прямо на землю. Но Илька говорила:

— Не нужно, Полоскун, мне вовсе не холодно.

И она принималась дергать волоски из своего великолепного хвоста. «Любит, не любит», детская игра, а мы тут, кажется, все взрослые. Был бы у меня такой хвост, я берег бы в нем каждую волосинку и пересчитывал бы по вечерам, потому что волосы иногда выпадают. «Любит, не любит»… Интересно, кого она загадала? Может быть, енота Полоскуна? Но енота зачем загадывать, тут все и так ясно. Вот он здесь сидит и моет для Ильки фрукты, и угощает ее фруктами, и любит ее, конечно, любит, и совсем незачем об этом гадать.

Куница Илька тем временем оставила хвост и принялась за свою красивую мордочку. Она вечно возилась со своей внешностью, и это можно понять: с такой внешностью я бы тоже возился.

— Я сегодня видела Гризли, — сказала Илька и потрепала себя по щеке. Он мне подарил шишку.

«Любит, не любит…» Может быть, это Гризли? Огромный медведь, такой, как три енота, не говоря уже об Ильке, а тем более обо мне. Мы все трое боялись медведя Гризли.

— Ты слышишь, Полоскун? Мне Гризли подарил шишку.

Настроение у енота сразу испортилось. Он сгорбился, опустил нос и даже перестал мыть фрукты.

— У меня нет шишки, — сказал енот Полоскун, и голос его звучал виновато. — Гризли — конечно, он может подарить тебе целый лес, потому что он — Гризли.

— Целый лес? Ты думаешь, он подарит мне целый лес? — спросила Илька и потрепала себя по спине.

Полоскун промолчал. Он с тоской смотрел на немытые фрукты.

— Ты обиделся? Нет, не говори, я вижу, что ты обиделся. — Куница Илька опять принялась за свой хвост. — Если хочешь знать, мне не нужен никакой Гризли, я не променяю на него даже нашего Кузьку, если ты хочешь знать…

«Любит, не любит…» Может, она имела в виду меня? Я представил себя рядом с этим медведем. Медведь Гризли и жук Кузька — даже представить смешно. А собственно, что тут смешного? Если она не хочет променять, то и смеяться нечего…

Если она имеет в виду меня, то тут дело совершенно ясное, и ей незачем обрывать свой хвост, тем более, что теперь и я имею к нему отношение. Я решил ей так и сказать, но меня опередил Полоскун.

— Илька, — сказал енот Полоскун, — ты не променяешь на Гризли Кузьку, а меня? Меня ты на него променяешь?