Хват Беллью. Хват и Малыш - [5]

— Короткие переходы и короткие привалы, — бормотал он. — Вот в чем штука.

Порою Кит садился отдыхать, не сделав и сотни шагов, а груз у него за спиною, после короткого отдыха, становился с каждым разом заметно тяжелее. Кит тяжело дышал, и пот лил с него ручьями. Не пройдя и четверти мили, он сорвал с себя шерстяную фуфайку и повесил ее на дерево. Немного дальше он сбросил шляпу. Пройдя полмили, Кит решил, что ему конец. Никогда в жизни он так не уставал и теперь чувствовал, что ему конец. Обессиленный, он сидел на земле, и вдруг взгляд его упал на большой револьвер и тяжелый патронташ.

— Лишние десять фунтов груза, — злобно засмеялся он, отстегивая револьвер и патронташ.

Не дав себе даже труда повесить револьвер на дерево, Кит зашвырнул его в кусты.

Навьюченные багажом путники рекой текли навстречу Киту и упорно обгоняли его по дороге, и Кит заметил, что другие новички тоже бросают свое оружие.

Кит стал присаживаться все чаще и чаще. Иногда он с трудом делал кое-как сто шагов, а там начинало шуметь в ушах, дрожали и подламывались ноги, и он принужден был отдыхать. Короткие остановки делались все продолжительнее. Воображение Кита лихорадочно работало. Волок тянулся на двадцать восемь миль, что равнялось стольким же дням пути, и это во всяком случае самая легкая часть дороги.

— То ли еще будет, когда дойдем до Чилькута — говорили ему его спутники во время передышки. — Там придется карабкаться на четвереньках.

— Никакого Чилькута не будет, — отвечал Кит; — это не для меня; задолго до Чилькута я упокоюсь в уютной ямке, под покровом мха…

Он поскользнулся, и для того, чтобы удержаться на ногах, потребовалось огромное усилие. Ему показалось, что у него внутри что-то оборвалось.

— Если я упаду под этой тяжестью, я уже больше никогда не встану, — сказал Кит своему спутнику.

— Это пустяки. То ли еще будет в ущельи, — отозвался тот. — Нам предстоит переправиться через бурлящий поток по шестидесятифутовой сосне. Веревок — никаких, и на середине вода по колено — волны перехлестывают через бревно. Если свалишься в воду с кладью на спине, из ремней не выпутаться, — сразу пойдешь ко дну.

— Ничего не имею против, — сказал Кит; он до того измучился, что говорил едва ли не правду.

— Там тонет по три, по четыре человека в день, — уверял рассказчик. — Я помог выудить оттуда одного немца. У него было четыре тысячи долларов бумажками.

— Веселенькое путешествие, нечего оказать, — проговорил Кит, с трудом поднимаясь на ноги и снова пускаясь в путь.

С девяностофунтовым мешком за спиной он превратился в ходячую трагедию. Он сравнивал себя с Синдбадом-мореходом, у которого на шее сидел старик. И это называлось «достойной мужчины прогулкой!» Сравнительно с этим путешествием рабство у О’Хара было настоящим блаженством. Снова и снова ему приходила в голову соблазнительная идея: закинуть мешок с бобами в кусты, потихоньку улизнуть обратно на берег, сесть на пароход и вернуться в цивилизованный мир.

Но Кит не сбежал. Где-то в глубине его души жил старый закал его предков, и он неустанно твердил самому себе, что может сделать все, что могут другие. Эта мысль преследовала его как тяжелый кошмар, и он несколько раз невнятно бормотал своим спутникам: «То, что могут сделать другие, могу и я». Отдыхая, он с завистью смотрел на быстроногих, как мулы, индейцев, ноша которых была вдвое тяжелее. Они, казалось, никогда не отдыхали, а все шли и шли вперед, с уверенностью и спокойствием, просто пугавшими Кита.

Кит сидел на земле и громко ругался — ругаться во время ходьбы у него не было сил — и боролся с соблазном удрать в Сан-Франциско. Миля, которую нужно было пройти с грузом, не была еще пройдена, а уже его ругательства сменились слезами. Это были слезы бессилия и отвращения к самому себе. Кит чувствовал себя разбитым. Когда миля была на исходе, он собрал последние силы, кое-как дотащился до стоянки и упал лицом в землю с мешком бобов на спине. От этого он не умер, но прежде чем встать, пятнадцать минут пролежал неподвижно, не в силах пошевелиться, не в силах расстегнуть ремни и снять с себя тяжелый мешок. У него началась рвота. В таком положении нашел его Робби, которого тоже мучила тошнота. Сознание, что Робби испытывает то же, что и он, придало Киту силы.

— Другие могут, значит, сможем и мы, — сказал Кит.

IV

«А ведь мне двадцать семь лет и я мужчина», — много раз напоминал себе Кит в продолжение следующих дней. Вспоминать, что ему двадцать семь лет и что он мужчина, было для него воистину необходимо. К концу недели он научился каждодневно перетаскивать восемьсот фунтов на милю вперед, но зато потерял пятнадцать фунтов собственного веса. Лицо у него осунулось, стало изможденным, тело утратило гибкость, мысли стали вялыми. Он уже не шел, а тащился. Даже на обратном пути, налегке, он еле волочил ноги, как будто под тяжестью ноши.

Кит превратился во вьючное животное. Он нередко засыпал во время еды, и сон у него был тяжелый, звериный; иногда, впрочем, он просыпался с криком, когда судорога сводила ему ноги. Все тело болело и ныло. Ступни были покрыты пузырями, а когда путникам пришлось сделать две мили по острым камням Дайской долины, ноги Кита покрылись сплошными ранами. Эти две мили нужно было пройти девятнадцать раз.