Хват Беллью. Хват и Малыш - [29]

Он полюбил эту жизнь, эту суровую полярную зиму, безмолвие пустыни, беспредельные снежные просторы, которых не касалась нога человека. Вокруг него вздымались обледенелые горные громады, безымянные, не занесенные на карту, глаз нигде не встречал одиноких дымков, поднимающихся над прилавками охотников. Он один двигался среди невозмутимой тишины этих безлюдных пространств, и одиночество не угнетало его. Ему нравилось все: тяжелый дневной труд, собачьи драки, привалы в долгие зимние сумерки, мерцание звезд в небе и пламенная игра северного сияния.

Но больше всего ему нравились вечерние стоянки: в них он видел картину, которую ему хотелось написать — он знал, что никогда ее не забудет. Утоптанный снег и горящий костер, постель из пары кроличьих шуб, разостланных на свежесрубленных сосновых ветвях; намет от ветра — кусок брезента, задерживающий и отражающий тепло костра, закоптелый кофейник и кастрюлька на бревне, мокассины, распяленные для просушки, лыжи, воткнутые концами в снег. А по ту сторону костра собаки, жмущиеся поближе к огню, косматые и заиндевелые с пушистыми хвостами, прикрывающими лапы. И кругом сплошная стена непроницаемого мрака.

В такие минуты Сан-Франциско, «Волна» и О’Хара казались ему неясными, бесконечно далекими призраками. Ему было трудно поверить, что он знал когда-то другую жизнь, кроме жизни в этой пустыне, еще труднее ему было примириться с тем, что когда-то он плыл по течению мутного потока городской жизни. В одиночестве, без собеседников, он много думал, и мысли его были глубоки и просты. Его ужасало, что годы, проведенные в городе, пропали Даром, ужасала дешевая философия университетов и книг, тонкий цинизм редакции и студий, лицемерие деловых клубов. Там не знали, что такое пища, сон и здоровье, едва ли знали, что такое настоящий аппетит, здоровая усталость, ускоренное движение крови после работы, пьянящее, как вино. А все это время существовала прекрасная, мудрая спартанская северная природа, и он этого не знал. Его удивляло, что, при таком духовном сродстве с нею, он никогда не слышал призывного шопота, что не пошел на поиски сам. Но он во-время нашел себя.

— Слушай, Желтомордый, теперь я понял.

Пес, к которому были обращены эти слова, поднял сначала одну лапу, потом другую, быстрым и успокоенным движением, потом опять прикрыл их хвостом и засмеялся.

— Герберту Спенсеру было почти сорок лет, когда он начал понимать, в чем заключается его призвание. Я понял свое призвание гораздо быстрее. Я не дождался и тридцати лет. Мое призвание — здесь. Знаешь, Желтомордый, я хотел бы родиться волчонком и быть твоим братом.

Много дней бродил он по хаосу ущелий и перевалов. Они были расположены в таком беспорядке, что казалось, будто их разбросал здесь какой-то космический проказник. Тщетно искал он ручейка или речки, которые текли бы к Мак-Квестьену и Стюарту. Подул ветер с гор и принес, вьюгу. Находясь выше линии лесов и не имея поэтому возможности развести огонь, он два дня тщетно старался спуститься ниже. К концу второго дня он добрел до карниза колоссальной скалистой стены. Шел такой густой снег, что Киту не удалось рассмотреть ее основания. Он укутался, окружил себя собаками, укрылся с ними в огромном сугробе и так провел всю ночь, стараясь не заснуть.

Утром, когда буря утихла, он пошел на разведки. На четверть мили ниже его ночевки находилось замерзшее, занесенное снегом озеро. Над озером поднимались со всех сторон зубчатые вершины гор. Да, ему так и рассказывали. Он нечаянно набрел на Озеро Неожиданностей.

— Подходящее название, — пробормотал он час спустя, приблизившись к самому берегу. Здесь Росло несколько старых елей. Пробираясь к ним, Кит наткнулся на три могилы, почти доверху занесенные снегом; торчали только столбы, на которых были вырезаны совершенно неразборчивые надписи. За елями стояла маленькая ветхая хижина. Он толкнул дверь и вошел. В углу, укутанный в истлевшие меха, лежал скелет.

«Последний посетитель Озера Неожиданностей», — подумал Кит, поднимая с пола самородок в два кулака величиною. Рядом стояла жестянка, полная немытых мелких самородков с орех величиной. Все это соответствовало рассказам, и Кит нимало не усомнился в том, что золото добыто со дна озера.

Озеро было покрыто толстым слоем льда, и Киту оставалось только одно — проститься с ним, и в полдень, с края обрыва, он бросил прощальный взгляд на свою находку.

— До свидания, озеро, — сказал он. — Я еще вернусь к тебе. Если только здешний злой дух не поймает меня. Я Не совсем ясно представляю себе, как я сюда попал, но надеюсь узнать это, выбираясь отсюда.

III

Четыре дня спустя Кит развел костер в небольшой долине, на берегу замерзшего потока, под гостеприимными елями. Где-то там, в этом, белом хаосе, позади него находилось озеро, но где именно — он уже не знал. Четверо суток скитаний и борьбы со слепящей вьюгой сбили его с толку: он уже не знал, в каком направлении это «позади». Он словно вынырнул из какого-то кошмара. Он не сумел бы даже точно сказать, сколько времени был он в пути — четыре дня или целую неделю. Он спал вместе с собаками, перебрался через десятки перевалов и ущелий, следовал за извилинами каньонов, кончавшихся какими-то тупиками, и за все время ему только дважды удалось развести огонь и оттаять лосиное мясо. И только теперь он мог вдоволь поесть и выспаться. Снежная буря улеглась, снова стало ясно и холодно. Ландшафт, расстилавшийся перед ним, представлял теперь обыкновенную картину. Речка, на которой он очутился, была как речка и текла, как полагалось, на юго-запад. Но Озеро Неожиданностей он потерял так же, как потеряли его и все прежние Колумбы.