Но домовой и участковый были строги и суровы.
— Ещё раз поскандалите, уйду к дяде в деревню! — заявил домовой решительно. — Он мне свой дом обещал подарить, а сам к сыну перебраться хочет — у того хозяева коттедж отгрохали новый.
— Вы его не обижайте, — старлей нахмурил брови и наморщил лоб, — а то счастья в доме не будет. Хотя… Хотя всё это — приметы, поверья…
— Хороши «поверья»! — снова всхлипнула Марфа Григорьевна. — Вторую неделю не ем, не сплю, вся исхудала…
— Раньше она круглей была, — подтвердил супруг, — в двери бочком входила.
— Не ври, старый! Не шире я дверей!
— Ну вот, началось… — из-под печки донёсся тяжёлый вздох. — Нет, уйду-ка я в деревню!
Пришлось Полушкиным друг у друга прощенья просить и слёзно умолять домового сменить гнев на милость. К счастью, оказался их домовой на редкость отходчивый — не мог долго обиду держать. Не прошло и пяти минут, как он сдался и пообещал вернуться в родной дом.
— Но только я ночью приду! — сказал он голосом, не терпящим возражений. — И чтоб все к той поре спали! А ежели станете подглядывать…
— Батюшка! — взвыла Марфа Григорьевна. — Да мы без очков и носа-то своего не видим! А кто ж в очках спать ложится?!
— Ну, это я не знаю, — смутился домовой. — Вас, людей, не поймёшь, вы на всякое способны.
И, помолчав, он добавил:
— Ступайте, ступайте! Куда я денусь — вернусь. Не бросать же отчий дом по вашей милости!
Под печкой воцарилась тишина, и только по чьим-то чуть слышным вздохам, сопенью и покашливанию можно было догадаться о том, что там кто-то есть. Не желая больше беспокоить домовых, Полушкины, Огольцов и Петечкин вышли на цыпочках из кухни и, пронырнув через сени, выскочили на крыльцо. Затворили за собою дверь и облегчённо вздохнули.
Как ни странно, больше всех радовался участковый инспектор Петечкин. Хотя оно и понятно: теперь ему не надо будет заводить дело и составлять протокол. А это ведь такая морока!
