Хунну в Китае - [76]

Хоу Цзин не смог установить в Южном Китае тот режим военной диктатуры, который привился на Севере, и в 552 г. погиб. Но это не принесло Китаю мира. Воевали все против всех: северяне против южан, принцы династии Лян друг против друга, кидани и жужани против Китая, землевладельцы против восставших крестьян и т. е. К счастью, нам нет больше необходимости прослеживать перипетии этих войн, так как они всецело относятся к истории Китая. Достаточно сказать, что в 557 г. бедный крестьянин Чэнь Ба-сянь, сделавший карьеру при подавлении крестьянского восстания в Ганчжоу, низверг династию Лян и объявил себя императором династии Чэнь. При этом он, вернее, его государство, окончательно потеряло спорные земли в бассейне Хуанхэ, отошедшие к северокитайским царствам. Во время этих смут сторонники одного из принцев династии Лян, движимые отчаянием, ибо пощады от противников не ждали, создали в 554 г. при помощи войск Западной Вэй маленькое государство в Центральном Китае. Оно называлось Поздняя Лян.

Из всех царств, действовавших в эпоху восточного Великого переселения народов, уцелел только Тогон, прикрытый заснеженными хребтами Наньшаня и далекий от тех процессов этногенеза, которые привели к гибели кочевые народы, вступившие на землю Срединной равнины. Тогон превратился в изолят, когда на месте динамики развития возникает гомеостасис, консервируются обычаи, экономика, прирост населения, а история сводится к взаимоотношениям с соседями. А когда тех поблизости нет — можно жить долго.

Древний Китай погибал. Никто не был в состоянии воспрепятствовать идущему процессу, как нельзя остановить наводнение или выветривание почв. Логика событий столь же неуклонна.

Двести тридцать лет война не утихала. Ради войн на народ были наложены двойные налоги. Податные слои, спасая жизнь и свободу, покидали разоренные дома и бродили по стране в поисках пропитания. Этим пользовались богатые семьи, умевшие при сменах власти ценой предательств приобрести обширные земли. Они предлагали бродягам работать у них за половинный, сравнительно с казенным, оброк или служить при доме. Число бедняков, поступивших в услужение богачам, насчитывалось сотнями семей в одном богатом доме[374].

Утечка налогоплательщиков вынуждала правителей перекладывать тяжесть налогов на оставшихся, что, в свою очередь, толкало тех на бегство. Правительство слабело и становилось добычей соседа или мятежника, а тогда катились головы богатых, имущество которых имело смысл конфисковать. Но награбленные богатства доставались хищным чиновникам, ленивым, беспечным и невежественным, умевшим только растрачивать, но не созидать. И даже самые лучшие законы, в другое время составившие бы счастье людей, не могли спасти страну и народ от бедствий. Они просто не соблюдались и при всеобщих злоупотреблениях теряли силу. Чтобы найти выход, нужны были не законы, а люди — честные, преданные, мужественные и способные на самопожертвование, хотя бы ради иллюзий. И пока они не народились сразу в большом числе, страна катилась в пропасть. Но они появились внезапно, и история началась заново.

ВЕКА И ЛЮДИ

Оглянемся назад, на описанные три века. Невольно напрашивается мысль, что они нарисованы слишком мрачными и темными тонами. Неужели же за столь долгий период не было места для радости созидания, искренности, милосердия и благородства души? Это кажется невероятным, однако вспомним, что это была эпоха долгого и неотвратимого упадка и что у нас есть для него объективный критерий — кривая численности населения[375].

В эпоху династии Хань население Китая, как писал И. Захаров, насчитывало 59 594 978 человек (2 г. н. э.). Это можно считать оптимальным наполнением вмещающего ландшафта, без необходимости изнурения природных ресурсов. Реформы Ван Мана и связанные с ними экзекуции вызвали восстание «краснобровых» и резню, погубившую около 70 % жителей. Но как только порядок был восстановлен, прирост покрыл потерю, и к 157 г. число китайцев достигло 56 486 856 человек. Однако это были уже иные люди.

Как бы ни пыжилась Младшая Хань, какие бы победы ни одерживали ее дипломаты, умевшие натравить сяньбийцев и динлинов на хуннов, потенция страны шла на убыль, ибо строгие нравы уступили поприще умению устраиваться при дворе и пользоваться минутами милости для личного обогащения. Разочарованность стала лозунгом века. Она пронзила сердца не только ученых и знатных, но и простых крестьян, взалкавших «Желтого неба справедливости» вместо «Синего неба насилия». И тогда потекла кровь.

После смуты Троецарствия население Китая составляло 7 672 881 человек, причем окраины пострадали меньше, нежели сердце страны. Это означало повышение удельного веса инородческих племен при ослаблении традиции древней культуры. И даже когда население Центрального Китая возросло к 280 г. до 16 163 863 человек, то это были усталые и деморализованные люди, неспособные защитить себя и свою страну от пришельцев. Это объясняет успехи хуннов, тангутов и сяньбийцев.

Вполне понятно, что за период постоянных смен правлений, сопровождаемых кровопролитиями, переписи населения не проводились. Следующая цифра, столь же неточная, падает на 589 г. — 11 млн. человек