Хунхузы. Необъявленная война. Этнический бандитизм на Дальнем Востоке - [4]

На протяжении двух столетий заселение края носило стихийный и неконтролируемый характер. Императоры маньчжурской династии Цин, воцарившейся в Китае в 1644 г., рассматривали историческую родину как свою особую вотчину, неприкосновенную для китайцев (ханьцев). Тысячи колонистов, обосновавшихся на северо-восточных землях, были надолго предоставлены самим себе. Более того, с формальной точки зрения они вообще не существовали и не нуждались в управлении. К каким последствиям привело такое пренебрежение, видно из доклада гиринского губернатора Мин Аня [1], представленного в 1878 г. Описывая положение во вверенной провинции, чиновник сетовал, что в «пределах ее неуважение и неповиновение закону стали обычным явлением с тех пор, как в нее потянулись из внутренних провинций Китая вереницы переселенцев, подобно ручьям воды, стекающейся в котловину; во многих местностях хозяевами стали нахальные негодяи; сильные стали притеснять слабых, а на убийство и поджог стали смотреть как на обыкновенное дело» [2]. Изрядную порцию масла в огонь этого анархического костра подливало присутствие в Маньчжурии многочисленных уголовников, бежавших или принудительно высланных сюда со всех концов Китая. Подобная публика, как правило, поначалу скапливалась в городах Северной и Восточной Маньчжурии. Как следствие, французский миссионер Вено в 1850 г. назвал город Саньсин (Иланьхала) «вторым Содомом», а англичанин Генри Джеймс спустя тридцать шесть лет сравнивал столицу провинции Хэйлунцзян город Ци-цикар с австралийским каторжным портом Ботани-Бэй. Можно сказать, что переселенцы и преступники были первоэлементами зарождения маньчжурского хунхузничества, а слабость местной власти — катализатором этого процесса.

Банды хунхузов состояли почти исключительно из китайцев. Маньчжурские власти считали наиболее склонными к преступлениям выходцев из провинций Шаньдун и Чжили (современный Хэбэй). Шаньдунцы составляли самую внушительную когорту переселенцев из «застенного» Китая. В Маньчжурии нищие шаньдунцы могли рассчитывать только на низкооплачиваемую «черную» работу, тяжесть которой усугублялась произволом хозяев и властей. Отсюда та легкость, с которой вчерашние батраки-шаньдунцы вступали на скользкую стезю «джентльменов удачи». Противоположностью шаньдунцам, по мнению маньчжуров, были шаньсийцы (уроженцы провинции Шаньси), как правило решавшиеся на переезд в Маньчжурию только при наличии кубышки с накоплениями и уверенно чувствовавшие себя в сфере торговли.

Наступление XX века многое изменило в жизни и облике хунхузов. Во-первых, на границе Хэйлунцзяна и нынешней Внутренней Монголии стали появляться банды разбойников-монголов. Во-вторых, после окончания Русско-японской войны в Маньчжурию, и в первую очередь в полосу отчуждения Китайско-Восточной железной дороги, хлынул поток «темного люда» из России, чувствовавшего себя в местной криминальной среде как рыба в просторном омуте. В 1907 г. недалеко от Харбина полицией был накрыт притон, служивший базой для небольшой, но очень хорошо вооруженной шайки русских уголовников, промышлявших грабежом китайцев. Самое интересное, что во главе этого преступного сообщества стояла… женщина. Как тут не вспомнить фольклорную Мурку, также возглавлявшую «банду из Амура»! Весной 1908 г. группа охотников в окрестностях Харбина подверглась нападению китайской банды, предводимой двумя русскими, одетыми в форму забайкальских казаков. Наконец, в начале XX столетия членами хунхузских шаек часто становились кавказцы.

Разными путями приходили люди в ряды разбойничьих шаек. Основным источником поступления свежих хунхузских сил был китайский пролетариат — вчерашние крестьяне, бежавшие из перенаселенных провинций исторического Китая, спасаясь от безземелья, голода и долговой кабалы. Часть их находила заработок в Маньчжурии, а другая, менее удачливая, устремлялась дальше, на территорию России, где их ждали разнообразные казенные работы на постройке железнодорожных и военных объектов, а также труд на золотых приисках и иных частных предприятиях.

Было бы преувеличением утверждать, что вся эта нищая и голодная людская масса оканчивала свой путь в рядах хунхузов. Тем не менее число избравших этот опасный промысел было очень значительным. Кто-то становился жертвой обмана подрядчика и не получал честно заработанных денег. Кто-то не мог устоять перед искушением попытать счастья в азартной «банковке» и проигрывался дочиста. Кто-то становился жертвой грабежа, пытаясь вывезти заработанные деньги на родину. Досада и ощущение безысходности лишали неудачника сил и желания вновь вернуться к тяжелому труду.

Гораздо более заманчивой виделась перспектива быстрой наживы и прочих удовольствий жизни в рядах шайки. Яркими штрихами набросал портрет такого «без пяти минут хунхуза» И.П. Ювачев в одной из корреспонденции, опубликованных в газете «Владивосток» осенью 1896 г.: «Вот он, грязный, оборванный, полуголодный, ежедневно в работе, под дождем, на глинистой липкой земле… Какие у него радости жизни? Какие у него радужные мечты? Куда направлены его ум и сердце? Что он видит в будущем? Неудивительно, если он идет в хунхузы, на жизнь, полную приключений. Тут хотя бы есть борьба, своего рода геройство, иногда разгул. Неудивительно, если он ищет случая забыться, обезуметь, покурить опиума… И надо ли нам, европейцам, удивляться, что они с таким равнодушием подставляют свою голову под секиру палача? О, если бы они имели какой-нибудь «смысл жизни», они не были бы хунхузами!»