Хультура речи - [33]

— Сама редиска! Бабок начесала и рада. Никаких забот, только вкладывай. В чипсы, в туфельные фабрики, в производство корма для беременных хомячков! Знаешь ты кто? Ты экономическая Салтычиха. Только издеваешься не над девками своими, а над деньгами. А я — существо скромное, наемное, сдельное. Мне за целую полосу платят меньше, чем тебе, когда ты в микрофон кашлянешь. А мне семью кормить надо. И поить. Себя. Хотя б пивом.

— Ой, ой! Прибедняется он, бедняжечка! Да ты за неделю пропиваешь больше, чем вся Московская область. Хрюкало ты подъездное...

— А ты «болгарка»! Пила такая электрическая по металлу.

— Да-а?! Вот я болгарину скажу, он соплей из тебя надавит! Нажралиссимус ты бухарский...

— А ты — примадонна с младенцем! А до него звук пока дойдет — я уже давно за калиткой буду.

— А ты — жопа с ручкой! Фирмы «Паркер».

— А ты — Алсу с двумя «л»!

— А ты — обосреватель! Из подтиражки!

— Нет! Я писсуатель-сортирик! А ты...

Моя фантазия, которую алкоголь обычно усиливает, на этот раз им резко ослаблена. Я сдаюсь. Я так устал, что не способен ни на что, кроме работы. По специальности. Которая называется «журналистика». Это слово, написанное в одной из многочисленных моих корочек, иногда всплывает в мозгу и заставляет говорить на совсем другом языке.

— Алла Борисовна! А не могли бы вы рассказать читателям нашей газеты о ваших первых шагах на пути к славе? В частности, о том, как...

— Ой, да нема проблем! Конечно, расскажу, дорогие читатели! Разве мне для дорогих читателей что-то жалко? Задавайте ваш вопрос, дяденька. Обещаю говорить правду, только правду и ничего, кроме водки!

Она еще резвится. Еще не уловила, что у меня в чугунной гулкой башке необходимость оседлала возможность, гикнула, пришпорила и со всей решимостью поскакала навстречу долгу.

— ...о том моменте, когда вы впервые ощутили себя певицей. Вот как это было? И вообще, когда и почему юная девочка вдруг решила, что главное в ее жизни — голос?

Пугачева смотрит на меня словно на недоумка. Потом — любимый ее жест в общении с журналистами — двумя пальцами, указательным и большим, измеряет высоту моего вспотевшего лба. Очень маленький полученный результат разглядывает с сочувственным сожалением.

— А ты сам, что ль, не помнишь, дятел? Отшибло? Чего глупые вопросы-то задаешь?

Не отшибло. Я прекрасно все помню. Но не могу же я написать дорогим читателям, что... Нет. Разумеется, не могу.

— Ну напиши ты правду хоть раз! А, Женьча? Пускай узнают! И мне приятно будет. Не ломайся, скромник, чего ты?

Действительно, чего я? В самом деле, я ж не хрен проездом с бугра. Сколько лет уже с близкого расстояния гляжу на это лицо, юное, зрелое, пополневшее, похудевшее, с щербинкой между зубов, без. Не знаю. Не уверен. Не собирался. Блин! А в натуре! Взять, что ли, да написать, как все было? Ведь было же. Хоть и очень-очень давно...

* * *

Лет эдак сорок уже? Да, с хвостиком. Да, с поездом утренним. Да, с чемоданчиком в лагерек приперся, директрисе доложился, вот он я, молодой ваш кадр, вот она, юная трудовая книжка, принимайте торжественно в коллектив, выдавайте немедленно дудку и барабан. Денно готов и нощно воспитывать тех, кто всегда готов. Комсомолец, да. Студент, да. Не спортсмен, нет. Разве что пулечку под портвешок расписать. Какой-какой мой отряд? Первый? Самые мелкие? Грудные ленинцы с нагрудным Лениным? Что ж... Пожалуй что, в самый раз.

Сперва знакомиться. В основном Сережки и Ленки. Один крошечный Ардальон, внук профессора. Сорок серьезных глаз на уровне моих коленных суставов. Двадцать пальцев в носах. Подрастающее прямо на глазах поколение. Я пыльный, небритый, незнакомый, но они смелы, требовательны и громки. Обступили, затормошили.

— Дядя Женя, а вы наш руковожатый?

— Дядя Женя, а сегодня радуга будет?

— Дядя Женя, а это у вас усы или грязь?

— Дядя Женя, а мы пукаться... Ой! Хи-хи! Мы купаться когда пойдем?

— Дядя Женя, а у лошадков бывают няни?

— Ну-с, ребятки... Значица, так... Я ваш вождь, радуги не будет, это усы, а пойдем мы сегодня в лес. Охотиться. На грибы.

— Уррррра-а-а-а!!!

Все, кроме Ардальона. У него на носу очки, а перед носом толстый словарь. Шведско-древнегреческий. А на тумбочке в жилом корпусе — большой географический атлас. С собственноручными поправками. Он знает, что такое копрофилия, умеет пользоваться арифмометром и может на ощупь отличить Рембрандта от Мане. Я его немного боюсь. Он же смотрит на меня свысока, даже когда я утром меняю ему матрац.

Я не мудак, и вскоре они меня уже любят. Санек порвал Витьку нагрудный карман, Сережка обозвал Юльку «бздурой», Ленка с Ленкой добыли где-то помаду и накрасились до полной потери облика. Я швея. Я судья. Я водитель за руку в умывальник и мойщик теплой водичкой с мылом. Откусываю нитку, выпускаю из угла, компенсирую отобранную помаду аналогичной по косметическому эффекту шоколадкой «Аленка». Меня слушаются. Меня слушают. Меня хватают за пальцы и держат за своего. Даже слишком. Я фонарею, когда один из них вдруг нечаянно обращается ко мне «па...», шмыгает носом и неторопливо заканчивает на «...дя».

Поздним вечером мы сидим у костра и ждем, когда поджарятся нанизанные на прутья плоды охоты. Я плету умеренно страшные небылицы, дети с круглыми глазами внимают, звезды над нами постепенно становятся ярче тех, что на них.