Хулио Кортасар. Другая сторона вещей - [6]

Каков же был этот мир с точки зрения духовности? Кортасар воспринимал этот мир как обитель печали, как несчастливое время, несмотря на всю наполненность своей детской жизни. Это был печальный мир, овеянный тихой грустью. Потребность в отце, которую он особенно остро ощущал, просыпаясь по утрам, накладывала на него неминуемый отпечаток, но это ощущение писатель с детства научился прятать глубоко внутри; нигде и никогда среди героев его прозы не называется отец, оставивший семью, скорее, Кортасар изящно обходит этот вопрос, преломляя в своем творчестве господство женского духа в атмосфере семьи, о чем мы говорили выше. Если попробовать вникнуть в этот вопрос, то можно осмелиться на следующее предположение: уход отца из семьи, возможно ввиду появления в его жизни другой женщины – такие догадки тоже имели место, – не стал причиной серьезной психологической травмы, но, скорее, имел характер преходящего, временного кризиса. Произошло привыкание к свершившемуся факту – и жизнь пошла дальше.

Ему было шесть лет, когда отец навсегда покинул дом. Семья ничего не знала о нем вплоть до самой его смерти в 1950-е годы в аргентинском городе Кордоба. Кортасар предпочитал не распространяться на эту тему скорее в силу добровольной амнезии, а не потому, что это было горьким воспоминанием. С другой стороны, было бы нелепо утверждать, что уход отца – это событие, которое со временем уменьшилось до совсем незначительных размеров. И Хулио, и его сестра Офелия, которой было тогда пять лет, ощущали пустоту, интуитивно чувствуя, что в их жизни недостает чего-то важного, что в ней должно быть что-то еще, кроме уроков музыки или чтения Жюля Верна. Они рано поняли, что такое чувствовать себя отвергнутыми. Теми, кого предали. И что их некому защитить в этой жизни. Чем это компенсировалось? У них оставались их мать донья Эрминия и сестра матери.

Благодаря присутствию матери, бабушки и тети Хулио не так остро чувствовал подавленность и одиночество. И еще благодаря саду, который олицетворял для него райские кущи, где он предавался созерцанию зверей и букашек. Без всяких энтомологических изысканий: только он и букашки. Его необычайно привлекали и животные, в особенности это относилось к их домашнему коту. Вообще, отношение к котам и кошкам – это уже из области психологического выбора, растения же служили декоративным фоном. «Я с детства был безразличен к миру растений и никогда не мог объяснить, чем отличается эвкалипт от банановой пальмы; я любил цветы, но никогда не стремился украсить ими свой сад. А вот животные, напротив, необыкновенно привлекали меня: мир насекомых и млекопитающих, где я постепенно открывал для себя их сходство и подобие».

Среди зверей коты и кошки были для него культовыми животными, и с самого детства у него сложились с ними особенные отношения, тайное взаимопонимание, прямой контакт, поскольку Кортасар утверждал, что коты знают о его избирательном к ним отношении, и это много раз было доказано, когда он приходил в гости к своим друзьям, у которых имелись собаки и кошки: собаки оставались к нему безразличны, а кошки тут же искали его общества. Они подходили к нему и мурлыкали. У них дома в Банфилде был кот, ставший прообразом кота в некоторых произведениях Теодора В. Адорно,[12] так же как и кошка Фланель, последняя кошка, которая жила у Кортасара; она умерла в 1982 году и была похоронена в саду парижского дома художника Луиса Томазелло, близкого друга Кортасара. «Кот знает, кто я есть, я знаю, кто есть кот; слова тут ни к чему, мы друзья, и чао, каждый на своей стороне».

Хулио Флоренсио ходил в школу, маленькую школу на улице Талькауано, 278, в восьми кварталах от дома, и существуют письменные подтверждения того, что он был прилежным учеником. Сегодня нам напоминает об этом мемориальная доска над входной дверью школы: «В память о Хулио Кортасаре, выпуск 1928 года. Слава латиноамериканской литературы». Судя по аттестату за тот год, юный Хулио Флоренсио весьма преуспел по всем предметам, поскольку преобладающими оценками являются 9 или 10, только по труду получил 6. Нет сомнения, что такими результатами в учебе он был обязан своей очевидной склонности к чтению, которое развивало способность к восприятию вообще, а значит, и ко многим другим предметам, не считая литературы.

Круг его чтения был разнообразным. Неисчерпаемые, к счастью для него, страницы «Сокровищницы юности», один из разделов которой, «Книгу стихов», он неустанно перечитывал; он также испытывал пристрастие к «Трем мушкетерам» Дюма и романам Жюля Верна, которые перечитывал на протяжении всей жизни. Чтение никем не контролировалось, никто не давал ему никаких указаний. Таким образом, он быстро «проглотил» всю фантастическую литературу, которая была ему доступна: Гораций Уолпол, Джозеф Шеридан, Чарльз Мэтьюрин, Мэри Шелли, Амброз Бирс, Густав Майринк и Эдгар По; последний, в испанском переводе Бланко Бельмонте, стал для него открытием. Он не мог знать, что через много лет по поручению Франсиско Айялы он осуществит для университета Пуэрто-Рико литературный перевод полного собрания сочинений этого писателя из Бостона, который выйдет в свет в двухтомном издании «Журнала Запада» в 1957 году.