Однако не только людям науки и искусства важно не допустить, чтобы надругались над их истиной, и определить свою позицию; это так же важно и для их почитателей. Когда нацисты сжигают книги в Берлине или когда — если уж на то пошло — в каком-нибудь милом старом городе Соединенных Штатов начинают воскрешать средневековье и запрещают книги, которые не воспринимаются как слишком большое зло другими городами, — то от этого даже больше, чем сами авторы, страдают их потенциальные читатели. Когда нацисты решают, что музыка Мендельсона — это еврейская музыка, а следовательно, не принадлежит к тому сорту, которую написал бы, допустим, доктор Геббельс, то не тень великого композитора, а поклонники его таланта оказываются ограбленными. Если человечество действительно нуждается в великой поэзии, великой музыке, великой живописи, если оно действительно хочет, чтобы открытия медиков спасали жизнь его детям, и не хочет жить в фашистском концлагере или в пошлом мире комиксов, тогда оно должно создать для людей искусства и науки такую цивилизацию, в условиях которой последние могли бы раскрыть свои таланты в полной мере, — ведь до сих пор никто из них не имел такой возможности.
Дело совсем не в том, что художнику нужны перины помягче и пища повкуснее, что же касается рекламы, то в нашу эпоху радио и бульварной прессы он имеет ее даже с избытком! Чего ему действительно недостает, так это морального стимула, уверенности в том, что его труд не бесполезен. Именно это сознание дает ему силы создавать произведения, требующие от него многих лет труда, а то и всей беззаветно подвижнической жизни, а не поставлять скороспелую продукцию на потребу фашистским молодчикам, которые забавляются не только пулеметами и виселицами, но и хитроумной пропагандой.
Но художник так и не создаст того лучшего, на что он способен, если он по-прежнему будет жить в кое — как успокоившемся мире, в котором перспективы на длительное умиротворение чуть получше, чем в 1936 году, и в котором будет чуть больше прекраснодушной беллетристики, именуемой договорами, и чаепитий, именуемых конференциями. Я совсем не уверен, что самый упрямый дурацкий изоляционизм хуже, чем игра в мировое правительство, поскольку он хотя бы честен и по крайней мере знаешь, что он из себя представляет. Между прочим, я думаю, что впервые в серии радиопередач изоляционизму воздается такая горячая хвала!
Если говорить о цивилизации, то она была либо всем, либо ничем для художника и ученого; чаще всего ничем. Как бы ни был велик его талант, если он подточен цинизмом, распространенным в нашем неспокойном и бесчестном мире, то достаточно всего лишь одного микроба отчаяния — и он разовьется и подточит весь организм. Может быть, этот художник и ученый вместе со своими последователями явит миру свой сверкающий взлет, но его блеск будет всего лишь осенним увяданием.
Обратитесь к генетике — науке, занимающейся наследственностью и созданием более совершенного потомства. Пока эта наука служит делу появления на свет все большего количества маленьких стопроцентных арийцев, она приносит зло, и чем совершенней становится эта наука, тем больше ее зло. Знание, даваемое ею, до тех пор не будет приносить пользы, пока оно имеет своей целью сделать более чистой расу немцев, англичан или американцев, а не способствует улучшению всего человечества независимо от национальных различий. Деятель науки и искусства обязан сделать все, что в его силах, для создания более справедливого мира, для того, чтобы людям лучше жилось в целом мире, а не только в одном городе, одном штате или одной стране, для того, чтобы во всей вселенной было жить хорошо. Это он должен знать и провозглашать.
1944
