Художник - шприц - [31]

- Быстро!!! бы-ыстр-ра-а-а-а! - ревет Балда. - Морфин! быстро мар-фи-и-ин!!! ключи от сейфа! открывай! быстро, бы-ыстра-а-а!!! ... ... матом. - Убью!!

Бабка охает на боку; щека - на гладком цементе; мужик молчит, положив лоб на руку и широко раскинув ступни. Мне почему-то лезет в башку, что халат бабка постирала только вчера, а мужик - сердечник и уже врезал дуба. Автомат кажется ненужным. Может, пригодится при отступлении. Отсчитываю секунды - кажется, быстрее, чем они бегут на самом деле. Нет, не бегут, ползут. Томительно. В подсобке - тишина. Респиратор пропитан вонью олифы. И - вонь больницы. Пробивается.

Наконец - Балда:

- Открывай!!!

Мне это - или кому-нибудь из заложников?

- Лебедь, открыва-ай!!!

Догадался уточнить. На таких мелочах, наверно, и сгорают.

- Лежать тихо! - приказываю подопечным, хотя они, кажется, и не собираются шуметь. - Не двигаться!

Ствол - в штаны. На корпус автомата натягиваю спецуху. Срываю респиратор. Руки трясутся.

- Всем оставаться на своих местах! Десять минут! - из подсобки. - Иначе - ... изрешечу!!! ... ... - матом.

Балда летит, переваливаясь через застекленный прилавок, на бегу закидывая автомат в пасть саквояжа и сдергивая намордник. Глаза - дьявольи.

Откидываю шпингалет, толкаю дверь. Балда тяжело дышит в затылок. Вываливаемся на тротуар. Как много прохожих! Главное теперь - не суетиться, не паниковать, не выдать себя. Но и прохлаждаться нельзя. Выскочить из аптеки вряд ли кто-нибудь рискнет, но телефонный диск уже наверняка наворачивают.

- Телефон я оборвал, - опровергает мои домыслы запыхавшийся Балда. Если только у них другого нет.

Ноги - чужие. В груди - пушечные выстрелы. Во рту - наждак. Перед глазами - рябь.

Заворачиваем за угол. Теперь - бегом. Это все же легче, чем плестись, ожидая, когда за спиной поднимется переполох. Один квартал, поворот. Второй, поворот. Сюда, в эту парадную. Вниз, в подвал. Дверь. Свет. Сбрасываем грязное тряпье. Нога запуталась в штанине. Опираюсь спиной о стену. Под спецовками - обычная одежда. Маскарадные костюмы кидаем в ржавую бочку. Беззвучно, бессловесно. Только тяжелое дыхание. Из десен брызнула слюна. Отряхиваемся перед выходом из парадняка. Вперед.

* * *

Подхожу к слуховому окну. Под ногами хрустит шлак. Неуверенное солнце. В лицо - липкий ветер. По карнизам задумчиво прохаживаются голуби. Осень. "Вянет лист, проходит лето, иней серебрится, юнкер Шмидт из пистолета хочет застрелиться".

Третий месяц обитаю на чердаке. Постель - покрытый коростой матрац. Балду замели. Лечат теперь зуботычинами, если еще не подох от ломок.

Остались последние пять ампул. Они - чепуха, насмешка. Годны только для поддержания тления. А потом - ломки.

Вены не работают. Ни одна. Изрешечены, сожжены даже шейные. Вчера два часа пытался попасть в височную. Горбатился над зеркальцем. Вся машина была в крови, из бороды до сих пор лезет запекшаяся шелуха. На руках проявились две кишки, но они - затромбированы. Тупиковые.

А дозы - бешеные. Для прихода нужно кубов пятнадцать, а так, для сохранения жизненного тонуса - не меньше десяти. Через каждые шесть-семь часов.

ВЫХОДА НЕТ. Верю.

Когда-то утешался доморощенной философией: я - бедная и несчастная жертва Системы, я - продукт эры Хаоса, мне нечего ждать от этой жизни, остается мне - игла, а мир - он жесток и равнодушен, он - злобен. Я погружусь в мечтания, в грезы, уйду в свой мир - и буду счастлив в нем. Я тоже хочу быть счастливым. Пусть я добьюсь этого хотя бы так. И никто не сможет отнять у меня мое счастье. Пусть и суррогатное - счастье в грезах. Никто не сможет вторгнуться туда в своих грязных военных сапогах. Я никого не пущу.

Так было раньше. А сейчас я вижу: это - самообман. Снадобье только поначалу - ощущение удовольствия, удовлетворения, иллюзия счастья. А потом, теперь, оно - лишь избавление от страшных мук. И не более.

В башке - мрак, пустота и одиночество. Мозги - окостенели. Вера, надежда и любовь скончались и трупы их разложились. Тело - будто запеленали. Давящая шуба. Перед глазами - кровавые круги. Руки бьются в колотуне. Щека - дергается. Под рубахой - мурашки. И в скелете - зарождение тупых позывов: подступление ломок.

Плетусь к матрацу, шагая тяжело, как каменный гость. Матрац - противный, в разводах и коростовых пятнах. Усаживаюсь. Сбрасываю ботинок, стягиваю ломкий от грязи носок. Стопу - на колено. Поза Лотоса. Послюнявленным пальцем размываю черный налет на коже. В глубине - тонкие фиолетовые прожилки. Передавливаго вялую мякоть икры веревкой, подкачиваю кровь. Отламываю кончики ампул. Набор. Засохшая на стенках шприца кровь растворяется. Жидкость - мутно-розовая. Игла гнется. Руки - в тряске. Контроля нет. Сную иглой, словно щупом. Нет контроля. Левее. Нет. Вправо. Нету. Новое прокалывание. Игла - дугой. Зондаж, должно быть, болюч, но боль не ощущается. Игла входит будто в омертвелую ткань. Как в глину. Пятая дыра. Нет контроля. На матрац - кровавые струйки. Руки - обагренные, липкие. Дрожь. Игла - в кость. Боль угадывается. Нога пухнет. Из пробитых скважин вытекает гноеподобная жидкость. Это уже галюны. Бетонная стена, потолочные своды, оплетенные деревянным скелетом, шлаковый пол - все шевелится, дрожит, словно водянистое. Как студень. Сейчас все повалится трясучими кусками, растает, растечется. Кто-то стоит возле деревянной подпорки. "Кто это?" Нет ответа. Подхожу. Никого. По бетонной стене фигурка. В танце Шивы. Ножки коротенькие, пухлые. Во лбу - звезда. В руке крест. Нет, флаг. Кумач. У, гадина! В виски лупит кровь. Пульсирует, бьется в стенках черепа. На, получай! - швыряю шприцем. Звук взорвавшегося, лопнувшего сосуда. На стене - мокрое пятно. Кляксой. Зачем я сделал это, зачем? Подбегаю, увязая в хрустящем гравии. Эликсир разбрызган в пыль. По бетону сползают росинки. Подбираю языком. Горечь. Скрип на зубах. Я остался без шприца. Безлошадник. Зачем он тебе, детка? У тебя больше - ничего. Ни капли. М-м-м-м... Наплыв кровавых кругов. Тяжелая гора - на глаза...