Художник - шприц - [18]

Вот и пристань, одетая в неполированный гранит. Народу - тьма тьмущая. Попарно и небольшими колоннами прохаживаются взад-вперед, бренчат на гитарах, сбившись в кучки, группа с магнитофоном пританцовывает, а вон и мутный блеск стакана. Американцев не видно. Балда просит водителя проползти самым тихим,- прижавшись л тротуару, отделенному от дороги вереницей низких кустов. Мы проезжаем полкэмэ в одну сторону и километр в другую. Ни машины, ни американцев. Ни уж тем более пиджака с бутылкой водки в кармане. Выскальзываем из машины на серый шершавый гранит. Пароход выписывает кружевную вязь в умеренной дали от берега, чаруя своими сочно освещенными белоснежными надстройками, но с его бортов стравливают излишки другие счастливчики.

Американцев нет нигде. Балда начинает нервничать.

- Нет, это мне не нравится, совсем не нравится. Куда они могли подеваться? Не понимаю. Ничего не понимаю.

- Сбежали с твоим пиджаком! - ликует Лялька. - У них в Штатах таких нету! Хи-хи-хи!

- Дур-ра! - рычит Балда. - У меня там паспорт.

- Паспорт? Во дает! Зачем же ты его взял?

- Зачем, зачем. Затем. Все мое ношу с собой. Если мы их не найдем, я..., - дальше-матом.

Мы не находим американцев. Персонально я не склонен подозревать жителей Нового Света в краже советского пиджака, однако - пес их знает. Может, это и не американцы вовсе, а шайка отечественных гангстеров, не брезгающих даже столь мизерной поживой. Только вряд ли. Балду же никто не тянул за рукав, - сам пиджачок скинул. Втираясь в доверие.

Тут я вспоминаю, что альбинос, растолковывая что-то на языке глухонемых, доставал из-за пазухи визитку с названием гостиницы и даже пытался прочесть это название. Мы тогда еще посмеялись над тем, как картаво он это делал. Ну-ка, ну-ка, что же именно... О, вспомнил: спёрт вместо спорт. Вот тебе и спёрт.

Балда достает тачку буквально из-под земли. Я не верю своим глазам. Чародей и волшебник. Мчим в клоповник "Спорт".

Дежурный портье, как видно, дрыхнет на мягком кожаном диване. И правильно делает: половина второго ночи. Но Балда пьян, ему все равно полвторого ночи или полвторого дня. Трясет стеклянную дребезжащую дверь, словно ореховое дерево. Сейчас, потерпи, достанется тебе и на орехи.

Переговоры с разбуженной стражницей ведутся через толстое стекло, отливающее голубовато-ртутными огнями фонарей. Лица сторожихи из-за этого бликования не видно, зато по голосу можно определить, до какой степени разозлен человек. Ах, мы не живем в гостинице? Тогда какого черта?!! Все! До свиданья!!! Но нам только узнать, только... До свиданья! Скажите, у вас живут американцы? Сейчас нам покажут американцев! Что, вызвать милицию?

Балда порывается разнести дверь в брызги, и я насилу оттаскиваю его прочь. Пора домой. Приедем сюда завтра, А сегодня кое-кому следует упереться бровями в подушку, а кому-то позарез необходимо прикоцаться.

Четверть часа бредем на своих обожженных обувью ходулях, выслушивая осквернительные тирады пьяного Балды, пока нас не подбирает халтурящий на "запоре" частник. Со свистом и воем, сопровождающим эти уникальные машины, добираюсь до своего парадного, а брат с сестрой едут спать в общагу консервного завода. Если их туда пустят.

Балда у меня ни свет ни заря. Традиционные жалобы на треск в голове, обкладывание дьявольским матом вчерашних собутыльников из Калифорнии, рев белугой-отпевание сгинувших вещей. Пиджачишко, оказывается, был десятилетнего возраста, и хотя локти уже прохудились, зато лацканы опять вошли в моду. А паспорт...

Всаживаем в измученные кровопроводы животворящие дозы и колесим, теперь уже на трамвае, к "Спорту".

Классическая, потемневшая от времени вывеска уведомляет о полном и безнадежном отсутствии мест. Портье, к счастью, другой.

Да, американские туристы живут здесь, последний день; они сейчас завтракают в ресторане, следует немного подождать...

А вот и наши заморские друзья. В полном составе. Ну и рожи у них после вчерашнего! Нас признают: на бледных губах появляются вымученные улыбки.

- Ра-ашен уотка - о-о-о! м-м-м... Последнее иллюстрирует нечеловеческие муки похмелья.

Поднимаемся в двухместный номер, где живут юноши. Облезлый коврик, изрезанный стол, черно-белый телеящик, ребристый графин, в рамочке на двери-список инвентаря. Наш, советский, "Хилтон". Балда пытается быть понятым, пощипывая альбиноса за рукав курточки и тыча в собственный локоть кривым пальцем. В глазах у американцев - слезящаяся муть, они трагично кивают, жестами показывая куда-то, и что-то разжевывают, употребляя, по всей видимости, самые доходчивые слова своего лексикона, но - что поделаешь, английский мы учили в школе всего семь лет, еще и по старой, доперестроечной, будь она неладна, программе.

Наконец, больные головы американцев разражаются гениальной идеей кликнуть переводчика. Переводчиком оказывается длинноногая кареглазая герл, - и мы начинаем международную беседу.

- Спросите у них, пожалюста... - гундосит Балда.

- Вы можете говорить нормально. Я - русская.

В три минуты выясняется вся поднаготная пропажи века.

Высадившись из такси на берегу погруженной во мрак реки, где не увидели не только парохода, но и людей, хмельные гости страны Советов подождали некоторое время своих добрых гидов, не дождавшись - погуляли немного вдоль воды, кормя комаров и спотыкаясь о коряги, и, так ничего и не рассудив, пристроились на толстом бревне возле воды и выпили водку из горлышка. Пиджак смущал их. В кармане они нашли советский паспорт и, перепугавшись, что, возможно, придется иметь дело с КГБ, оставили вещь на бревне. Разумеется, вместе с паспортом...