Художник - шприц - [12]

- Ну чего ты, Тоня, чего разоралась? - глуповато улыбаясь, гундит Балда. - При чем здесь бедный Юрик? Он наоборот на меня положительно влияет. Своей высокой нравственностью.

- Заткнись, скотина! Лучше вспомни, когда последний раз в магазин ходил! А жрешь за троих! и серешь за четверых? Больше я твои тряпки стирать не буду! И жрать не получишь. А еще раз найду какую-нибудь заразу - сдам в ментовку! Обоих!

- Да чего ты, Тонь! - виновато скулит Балда. - Чо ты гонишь-то? Чего орать. Подумаешь - в магазин не сходил. Разоралась.

- Заткнись! Я тебя прошу - заткнись! Пошел ты со своими магазинами знаешь куда? Тебе, скотине, за посылкой сходить некогда, тебя же дома не бывает, ты же у нас гуляешь, ты у нас торчишь! Скотина! скотина! ско-ти-ина!!!

Супружница выдергивает из-под тарелки с остатками супа запятнанный жиром клочок бумаги, в котором можно угадать телеграфный бланк и, скомкав его движениями, похожими на те, какими лепят снежки, истерично, в лучших драматических традициях доведенной до отчаянья женщины, швыряет комком в Балду.

- Какую еще посылку? - недоумевает тот, нагибаясь.

- Пошел ты знаешь куда?! Па-аше-е-ел!!! - супружница всхлипывает, что предвещает подлинную трагедию.

Голозадый малявка, сменив улыбку на уксусную гримасу, вот-вот готов разрыдаться, старшенький младенец невозмутимо продолжает раскрашивание, не обращая внимания на привычную, как видно, сценку, а средненькие ссорятся из-за чего-то уже на верхнем ярусе кровати. Балда кивает мне на дверь - и мы выходим.

- И чтоб не шлялся сюда! Чтоб духу твоего здесь не было! Скотина-а-а-аа-а... - слышны рыдания, потопляемые, должно быть, в подушке.

Устроившись на штанге. Балда расправляет на коленях телегу.

- Вот дура-баба, совсем шизанулась! Давненько я ее не воспитывал, нужно будет заняться-куда ж это годится... - Он замолкает, вчитываясь в текст. Тетка ее передачу прислала. С Крыма. Поездом. Гадство! - уже пришел. Сегодня - в шесть. А уже девять.

Балда звонко-цикающе сплевывает в пыль и, уперев руки в колени, поднимается.

- Едем.

- Куда? Тебя что - шизняк долбит?

Мне совсем не хочется переться куда-то среди тревожной ночной глухомани. В нашем славном городе, нашинкованном разбитными молодчиками, в закоулках, примыкающих к вокзалу, вечерами совсем не безопасно: могут запросто начистить рыло, или, перевернув вверх ногами, вытрячнуть из штанов.

- Помчали, - напирает Балда. - Не может быть, чтоб не нашли. Вот, тычет пальцем в телегу, - вагон шестой. проводник Валера. Найдем Валеру, никуда не денется. А тут как раз залягут по берлогам, кухня освободится. Забодяжим химию, а?! Поднимайся.

Железнодорожный вокзал, смахивающий на средневековый замок кладкой из крупного темно-красного кирпича, арочными закруглениями узких окон, высокими пикообразными надстройками, всасывает в одни двери и выплевывает в другие тучи людей. Противно покалывает под ребром, во рту - неприятная сухость, я с удовольствием заглотил бы стакан сока, да только единственный действующий буфет, торгующий бутербродами с салом, вареными яйцами и кофейком известного качества, изголодавшиеся обделили таким густым частоколом, что, займи мы очередь, она подошла бы не раньше, чем к рассвету. На стеклянную дверь ресторана изнутри наброшена привычная картонка на веревочке: "Мест нет".

Попив воды в подземном туалете, куда просочились за пару гривенников, разыскали справочное. "Ждите ответа, не повторяя вызова". Подождали пару минут, повторили вызов трижды - и пошлепали искать дежурного по вокзалу.

Люди толпятся в зале ожидания, людьми забиты проходы, они наводнили, заплеснули все закутки. Они лежат в в духоте на полу, у стен, в проходах на вещах, на расстеленных газетах. Они тяжело, трудно дышат. Это - дыхание нашего общества. Общества Хаоса. Сложного общества. Люди спят, опустив головы, лежат - лицами вниз. Но они счастливы: им досталось место, им достался билет. А могло и не достаться. Солдатские шинели перемешаны с цветастыми плащами, дорогие куртки - с дешевыми. Равенство. Братство. Счастье. Вокзал- маленькая модель нашего общества. С бронзовой фигурой Мессии по- середине...

Как удалось установить, взяв за хобот дежурного, паровоз наш отогнали в парк на ночевку-это примерно в полутора километрах.

Ковыляем по железке. На пропитанные мазутом шпалы ступня опускается мягко, бесшумно, на гравии - с сочным похрустыванием. Через прохудившиеся облака просвечивает тусклая, подернутая пыльной поволокой луна, подножия насыпи чернеют начинающими кудрявиться зарослями, за которыми угадывается дыхание засыпающего города. В жидковатом освещении - фонарном, перемешанном с лунным, - блестят добела изъезженные рельсы.

- Где этот поганый парк?! - злится Балда, сосредоточенно глядя под ноги, чтоб не распластаться. - Что-то мне водичка туалетная, падла, устроила революцию. Она мне. сразу не понравилась. И вообще, я хотел лимонада. Такой вот я человек.

Наконец, отливающие платиной артерии разветвляются - и мы видим целое скопище вагонов - одиноких и сцепленных в короткие куски. Здесь не один и даже не два поезда, - здесь их куча. Плетемся вдоль обрубка из нескольких вагонов. В купе, видимо, проводницком, мерцает свет - вялый, какой-то нелегальный, едва ли не от лучины или свечи. Похрустывая щебенкой. Балда подходит к вагону, вытягивается струной, стучит в пыльное окошко скрюченным пальцем. Звук глухой, вязнущий. Несколько мгновений в купе не обнаруживается никаких признаков жизни, затем свет, источаемый, похоже, все-таки свечой, колеблется, занавеска морщится гармошкой, - и в окно, приложив ладони к лицу наподобие навеса, выглядывает лохматая баба. Ее соломенно-прелые волосы, похожие на паклю, жестко топорщатся в стороны. Разглядев нас, пугало кивком интересуется: "Что надо?"