Художник - [3]

Работа над картиной снова поглотила его. Девушка еще несколько раз приходила в себя, и каждый раз она видела стоящего возле кровати мужчину с мольбертом, неотрывно смотрящего на нее. Кистью он работал, не глядя на холст, глаза остановились на ней и этот неподвижный взгляд вселял в нее ужас, казалось, взгляд этот проникает гораздо глубже чем это под силу обыкновенному человеку. В бреду ей казалось, что глаза его в полумраке отсвечивают красным, а с каждым мазком его кисти он высасывает из нее что-то очень нужное ей, без чего у нее не останется уже ни единого шанса на спасение, более того, он словно вытягивал из нее душу своими мертвыми глазами чтобы затем выплеснуть ее на холст в уродливом, отвратительном виде. Она хотела, чтобы он ушел, хотела позвать мать, крикнуть, чтобы он убирался, чтобы прекратил писать свою картину и разглядывать ее, но каждый раз, когда она собиралась это сделать, под пристальным взглядом похожего на демона мужчины силы оставляли ее, и она вновь и вновь проваливалась во мрак забытья. На улице уже наступили сумерки, и комната погрузилась в почти полный мрак, когда картина была готова.

Художник отступил несколько шагов назад, чтобы полюбоваться своим творением. Впервые за все время на его губах появилась невидимая в темноте удовлетворенная улыбка, обнажив пожелтевшие от никотина длинные, как у лошади, зубы. Картина удалась.

Художник по праву мог гордиться собой. Картина, написанная в полумраке, дышала отчаянием и слепой тоской. Ему удалось отобразить на ней все, что видели его глаза, и даже то, чего они видеть не могли: обреченность умирающего на постели юного существа, отчаяние, тоску в глазах девушки, успевшей только зацепить краешек жизни и так быстро и неотвратимо из нее уходящей, остатки ее стремительно и безвозвратно увядающей красоты. Он уловил мельчайшие подробности: излом бровей, капли пота на иссохшей за последние дни груди, красную болезненную сыпь на руках, ту нищету, наконец, в которой ей приходилось умирать. И, что тоже немаловажно, он отразил в глазах девушки страх перед ним, Художником, желание, чтобы он убрался из ее затухающего сознания ко всем чертям. Все - поза девушки, композиция, подбор красок, каждый мазок говорили о том, что над картиной работал настоящий мастер. Может быть даже гениальный мастер. Словом, картина удалась.

Художник с сожалением оторвался от созерцания своего детища и подошел к окну. Пора была уже и честь знать.

Он откнопил холст и, не обращая внимания на то, что краска еще не засохла, стал аккуратно сворачивать его.

Он был уверен, что это нисколько не повредит картине. Она была написана, и теперь уже ничего нельзя было изменить в ней, ни дополнить, ни испортить.

Дело было сделано. Медленно и тщательно он собрал свои инструменты, следя за тем, чтобы не оставлять следов - таково было его правило.

Когда он проходил мимо кровати, девушка вновь пошевелилась. Исхудавшая, похожая на птичью лапку рука вцепилась в полу плаща, не давая ему уйти, будто с его уходом у нее исчезала последняя надежда. Двумя пальцами Художник брезгливо отодрал ее руку от плаща и вышел, не оглядываясь.

Отчаянный вскрик, больше похожий на стон, вырвавшийся у нее вместо крика, был заглушен захлопнувшейся дверью.

Быстрым шагом прошел мимо тихо плачущей в углу матери и оказался во дворе.

Краем уха Художник уловил, что она бормочет ему в спину проклятия, но никак не отреагировал на это. Ему было все равно.

Он торопливо спустился по шаткой лестнице, не оглядываясь, словно хотел как можно быстрее оставить позади мрачный дом с покосившимися стенами, и людьми, живущими и умирающими в нем. Возвращаясь, он безошибочно находил дорогу в зловонных хитросплетениях кривых улочек. Редкие встречные прохожие несмотря на сгустившиеся сумерки, издалека узнавали его и старались побыстрее разминуться с ним.

Фургон стоял на прежнем месте, никто не посягнул на него, хотя тот и простоял без присмотра почти весь день.

Художник не глядя закинул в него мольберт со скрученной в рулон картиной и взобрался в козлы. Почуяв хозяина, мерин негромко всхрапнул и двинулся с места. Огласив округу визгливым скрипом, фургон медленно покатил по ночным улочкам. Ежась от невесть откуда взявшейся сырости, Художник восседал в козлах.

Всю дорогу до окраины мерин нетерпеливо всхрапывал и косил по сторонам своим единственным глазом, словно в ожидании чего-то. То и дело, когда фургон наезжал колесом на какой-нибудь камень, в нем что-то тяжело смещалось и иногда с тяжелым стуком падало, тогда Художник лез внутрь и с кряхтением поправлял кладь.

В фургоне хранилось все скопленное за годы его странствий, а странствовал он долго. Так долго, что он и сам затруднился бы сказать, когда впервые этот фургон выехал на дорогу, чтобы начать свой длинный путь. Здесь были собраны все его полотна, Художник никогда и никому не продавал их, разве что копии. Творения Художника были не для продажи.

Дряхлому мерину с глумливой кличкой надо было все-таки отдать должное: он тащил на себе груз, который не смог бы сдвинуть с места и десяток любых других лошадей, но груз этот был особого рода.