Художник и его мамзель - [13]

На перекрестке парочка остановилась и лишь одно мгновение постояла вместе, прежде чем разойтись в разные стороны.

Люба мигом вскочила и побежала догонять художника.

– А… это ты… – оглянулся Павлуша, и на лице его не отразилось ни капли удивления или радости. – Ну как, трудно было?

– Очень, – запыхавшись, выдохнула Люба. – Но я делала это первый и последний раз. Ни за что больше не пойду. Это не для меня.

А я сразу сказал, что тебе это не подходит, – спокойно сказал Павлуша. – Ты сама захотела попробовать. Какое-то время они шли молча. Павлуша явно не знал, о чем говорить. Похоже, он сильно устал во время занятий, где ему и так приходилось много говорить и объяснять.

– Зачем вы сказали, что я – искусствовед? Нарочно решили надо мной посмеяться, да? – с вызовом в голосе спросила Люба.

Павлуша даже остановился от неожиданности и виновато поморгал своими голубыми глазами. Сейчас, на улице, они казались уже не синими, а какими-то белесыми, утомленными.

– Да что ты? Что ты? Наоборот, когда ты смотрела мои работы, я заметил, что у тебя есть природное чутье, художественный вкус, который нужно развивать, – сказал он.

– Неправда! Вы тут все, все нарочно надо мной смеетесь! – воскликнула Люба, и из ее глаз вдруг сами собой брызнули слезы. – Думаете, я совсем тупая, ничего не вижу?

Ей уже несколько часов хотелось плакать, реветь во весь голос, но в училище она не могла себе позволить такой роскоши и крепилась изо всех сил.

Зато теперь она рыдала за все сразу, оптом и в розницу, начиная с того вечера, когда Денис уехал и впервые не позвонил. И как только в ней помещалось столько слез?

– Ну что ты… Что ты, в самом деле, как маленькая, – ласково уговаривал ее Павлуша, который, честно говоря, был здесь почти ни при чем. – Я не обманываю, у тебя на самом деле есть природный вкус. И жена у меня – искусствовед, вот как-то само собой и вырвалось. Но если хочешь, я Сергею Маркелову что-нибудь другое скажу, что ты сама хочешь…

Он пошарил в кармане и протянул Любе бумажные носовые платочки – сразу целую пачку.

– Не надо, я уже… сама сказала, – благодарно всхлипнула Люба, вытирая заплаканное лицо. – Ну, как будто бы я ваша близкая родственница из Петровска. Ничего ведь?

Когда Павлуша сказал о художественном вкусе, у нее сразу немного потеплело, оттаяло в груди. Но как только он упомянул о своей жене-искусствоведке, снова тошно стало, хоть волком вой.

– Ничего. Родственница – это хорошо, у меня почти не осталось никаких родственников. Я сам ведь из Нижегородской области, – негромко сказал он. – Хорошо там было. И родители тогда еще были живы, и бабушка. Вспоминается как одно бесконечное счастье. Ты ведь даже чем-то похожа на мою бабушку.

– Тогда вы – на прапрадедушку, никак не меньше, – буркнула Люба.

– Не обижайся, я имею в виду бабушку в молодости. И черты лица, и волосы. Только она всегда черной от загара была и маму мою прямо в поле родила. А у тебя на самом деле никакой специальности нет, чтобы на жизнь зарабатывать? Только… это самое?

И тогда Люба принялась ему рассказывать, как она до встречи с Денисом три года в транзитной гостинице поваром почти круглосуточно отпахала, сколько получала там денег, как начала копить на квартиру…

Она говорила, а сама думала: зачем ему все это? Ведь он же – художник, человек возвышенный, необыкновенный. Может, поведать ему до кучи, как она в салат «Мимоза» консервы из экономии недокладывала?

Но Павлуша слушал ее внимательно, серьезно и даже слегка замедлил шаг.

Признаться, Любу давно никто так не выслушивал.

– А почему же вернуться туда не хочешь? – спросил он наконец.

Плохие воспоминания, – вздохнула Люба. – Ведь когда я к Денису уходила, меня девчонки провожали, как в сказку. Что я им теперь скажу? Они ведь тогда совсем в любовь верить перестанут, озлобятся. Нет уж, пусть думают лучше, что у меня все отлично. Может, им в жизни больше повезет?

– Да? А мне кажется, в тебе сейчас просто гордость говорит. Я бы на твоем месте вернулся, – подумав, сказал Павлуша. – Но это только мой совет, а ты сама смотри… Видно же, что ты тоже – творческая натура, а нам труднее всего с собой бывает справиться.

– Сравнили тоже! – засмеялась Люба. – Все мои творческие дела – щи варить да картошку жарить. Это каждый дурак сможет.

– Просто? – с улыбкой переспросил Павлуша. – У меня, например, всегда картошка подгорает.

– Мешать нужно вовремя.

– Я стараюсь. А она все равно подгорает. Эх, картошечки бы сейчас… Ладно, пока, мне нужно еще в музей зайти…

Он сказал это так мечтательно, по-детски, что Люба не выдержала и тоже улыбнулась. Но она не успела даже глазом моргнуть, как Павлуша уже завернул за угол и быстро пошел совсем в другую сторону, как будто убегая от нее наутек.

Тогда Люба подумала и тоже пошла совсем в другую сторону: на базар, за картошкой.

Но жарить картошку в тот день Любе так и не пришлось: в мастерской ее ждал «хозяин норы».

На столе были шампанское, коньяк, бананы, апельсины, киви и даже зачем-то кокос.

Люба застыла в дверях: давно ее так никто не встречал.

– Наконец-то, я тебя уже заждался! – воскликнул Сергей. – Решил устроить ужин при свечах. Не возражаешь?