Художник Её Высочества - [86]

Малыши-коротыши только ведь царапались в автобусе на задних сиденьях и вот уже висят на опере, вцепились тому в пояс, в карманы куртки. Опер даже поднял руки на уровне плеч, чтобы ненароком, инстиктивно чего не сделать с шутами.

— А нельзя убрать… э-э… ваших товарищей?

— Ха, знал бы ты, что это за товарищи.

Степан стоял и гадал, чем закончится сей творческий акт. Пока до карнавала, как до луны, пока чем дальше в лес, тем толще партизаны.

— Где отца держат?

— Вас не пустят, — делая попытку стряхнуть карликов. Ему не удалось. Мало того, в шею опера воткнулся пистолет бывшего вахтёра.

Степан оглянулся. Автобус стоял пустой, только шофер застыл с офонаревшими глазами. Юные вояки успели рассредоточиться полукольцом вокруг ворот, зарывшись в траву газонов, прикрывшись деревьями и вытыкнув из-за них стволы автоматов. Ох, не нравятся художнику такие карнавалы! Чересчур смещены акценты.

— Мы ещё посмотрим, пустят или не пустят, — махнув в сторону автобуса. — Давай!

Ближайший солдатик прыгнул в автобус и выдернул за воротник шофера из водительского кресла. Взвыл мотор. Степан подумал, что если сейчас события будут происходить в той же логической аранжировке, то он… А что он? Спит, что ли? Или поднять подняли, а разбудить забыли?

Автобус рванул вперёд и почти прошил двойные ворота тюрьмы. Из вспоротого автобусного бока хлестал бензин. Всё-таки сон выкинул такие коленца с притопом и прихлопом, от которых у Бумажного вспотела не то что спина, стельки в туфлях стали скользкими. Десантники бросились в щель между стеной и перекошенным автобусом. Во дворе раздались предостерегающие крики, сразу профессионально-скупые автоматные очереди. Хлопнули учебные гранаты, по жести крыш весело зачирикали осколки.

— Идём. Показывай, — обернулась Абигель к оперу.

А тот взыграл бесовым ребром и решил довериться боевым инстинктам. Матюкнулся, мгновенно стряхнул с себя шутов — и получил пистолетной рукояткой по затылку. Не до потери сознания, но до потери воли. Карлики потянули опера во двор. Степан протиснулся следом. За ним пробирался негритенок. Термос приложил к животу и по мордашке его было видно, как ему всё по душе. Мороженого бы вот ещё на палочке.

Гранатомётчик приложившись, саданул гранатой в металлические двери. Двери развалило, как размоченный картон, пролежавший целый день в луже. В дыму раздались вопли, и из него выполз охранник. На лоскуте униформы тащилась оторванная рука. Черноберетник, пробегая мимо, выстрелил в голову, пуля попав ниже, вырвала челюсть. Охранник разулыбался оскалом.

— Что это такое?! — заорал Степан, бледнея от ужаса всем, вплоть до ногтей, глаз и волос. — Аби..!

Где бумага и ручка? Заявление в местный комитет от Бумажного С.А.: Прошу, чтобы со мной таких случаев не повторялось!

Переодетые студенты молотили из автоматов по дальним дверям. Грохот, разбухнув в дворовом колодце, выплескивался в небо. Похоже, после такого карнавала, от которого оглохли бы все дятлы Подмосковья, Москва перейдет на военное положение. Чихая в дыму, живописец пробирался коридорами, получая полное представление о живописных задумках сценариста. Здесь снова шарахнули гранатомётом, разваливая перегораживающую решётку, здесь сорвали ключи с пояса охранника с мечтательным выражением глаз в потолок и с мокрой дыркой во лбу, здесь открывали подряд камеры, из них выглядывали чумные глаза заключенных. За углом опера прижали к стенке. Рядом прилип охранник, до того без кровинки в лице, что мусульманский флаг по сравнению с ним показался бы красным. Абигель по очереди, то монтирует пистолет под нос опера, то в ухо охранника тыкает.

— Где Копелян?! Убью, сральная бумага!

— Его перевели, — ответил опер, морщась и отворачиваясь от дула, похожего на назойливую муху.

— Камера седьмая, — заклинило охранника. — Камераседьмая, камераседьмаяка… мера седьмая…

— Здесь он! — крикнули с первого этажа.

Бросив опера и охранника, карлики, смешно закидывая ноги в бок, покатились по лестнице.

— Аби, Аби! — взрыдывал снизу знакомый голос.

— Убей меня нежно! Дайте, что ли Степану-мне-Андреевичу водки стакана два, во имя отца, дочки и святого неунывающего духа, — сбегая вниз праздновать воссоединение семьи и доглядывать такие впечатляющие пассажи баварского феста, бразильского карнавала и русской масленицы. На русской масленице христолюбивое воинство разве не балуется гранатометами? Тогда как это называется, гадские пацаны?!

Потом за воротами тюрьмы остановилось любопытное такси. Аби его сразу оприходовала, усадив папу-вольноотпущенника на переднее сиденье. Степан плюхнулся на заднее. Последнее, что увидел, как его подружка, прицелилась в сторону бензиновой лужи, вытекшей из автобуса и вышептала:

— Дэ фуа. И оба на месте.

Хлопнул два раза пистолет, пули высекли из камня искру, бензин вспыхнул, обдавая котельным жаром, и перепуганный шофер сорвал такси с места.

«Имена — отражения души, но тут какое-то несовпадение Абигель{Абигейль — отец мой — моя радость. (древне евр.)} Сергеевна. Отец, конечно твоя радость, но не до такой же степени, чтобы громить государственные тюрьмы.» — подумал Степан, рассматривая, как Абигель играет пистолетом. Самое интересное, ему был хорошо знаком этот девятимиллиметровый «Магнум». Самому приходилось стрелять из него, но только в мирном тире добровольно-спортивного общества красноярских железнодорожников.