Художник Её Высочества - [72]

Похоже, его ждет некое резюме в характере альбигойского слабительного. Так ли это важно? Важны внимание её и радость, профессионально даримые. Спустил ноги вниз, оказавшись перед массажисткой, наклонился и поцеловал загорелую кожу повыше долинки в декольте.

Замечательная минуточка случилась. Элечка умолкла. А Степан с невинной физиономией, но внимательно следил за линией рта, куда поползут уголки, на минус или на плюс. Конечно, он — римлянин времен распутства Мессалины, конечно, он сознательно, но лишь на чуть-чуть переступил грань дозволенного. Но бесов в воздухе, что пылинок в солнечном луче. Воздух — вообще дьявольский раствор, в котором утоплен человек.

Забыв о сказочке «а ля Рюс», Элечка тряхнув головой, произнесла:

— Женщины, живущие в бассейне реки Амазонки, называются амазонками, но, как ни странно, живут с мужиками. Ну ты… Я просто теряюсь! Однако речь не о бреющейся мускуле. Ты не догадываешься, но у твоей подружки нешуточные проблемы. Ей сейчас всё лишнее… раскачивающее там… Вредно. Слухай мене уважно.

Степан приготовился услышать строгое медицинское заключение.

— Тот, кто вглядывается в кончик волоса, не заметит, как велик мир. Тот, кто вслушивается в шорохи, не услышит, как грохочет гром. Тот, кто видит большое, не увидит малого. Мудрый ни на что не смотрит и поэтому всё видит. Не надо шукать що не захованно.

Спору нет, врачеватель нашёл в доходяге адову кость. Но зачем так прозрачно? Она же не Конфуций, а он не китаец. Можно спросить напрямик, а почему-то не спрашивается. Реактивный момент пропал.

— Хорошо, возьму на карандаш. Вы через дорогу от меня. Если что — прибегу за консультацией.

Вышли в соседнюю комнату. Абигель играла с щенком.

— Собак любите? — спросила Элечка.

— Обожаю! Особенно щенков. Собака такой же человек, только грязный и вонючий.

— Он ваш.

— Да вы что! Он же бешеных денег стоит, — взмахнул руками Степан.

— Конечно, — подтвердила Элечка. — Гляньте на мамкины награды, — указала на стену, где висел ошейник с треугольником многочисленных медалей.

Мама-пинчерша по очереди ощупывала всех глазами. Она прямо понимала человеческую речь. Сейчас может решиться судьба последнего её ребенка.

— Берем!

— Нет, ну право же… — начал было Степан.

— Цыть! — перебила дева.

— Примайтэ гарнэ собачатко. Скажи им Жулька.

Щенок сказал: «Тяф!» У мамы-пинчерши, показалось, в глазах появился лаковый блеск.

— Вы не думайте, он уже всё умеет: туалет, еда, кошек шугать. До невозможности умное животное! Правда, сынок?

Абигель подняла щенка на руки. Сынок по-стариковски тяжело вздохнул и воткнул нос подмышку новой хозяйке.

Абигель замолчала. Ликвидировала вторую сигнальную систему, как святой Аполлон эфиопа. Когда это произошло, Степан даже не заметил, но обращаясь раз за разом к девушке, не получал ответа. В остальном ничего не изменилось. Художник говорил или спрашивал, и подруга его реагировала обычным фоном в степени обычной своей необычности. Играла бровями, дула губки, особенно много показывала нижняя губа. Эдакая буква Гимель, соответствующая каббалистическим символам карт Таро. Волновалась лицом и не смеялась. Просто улыбалась всеми оттенками. Жесты выразительные, миманс немых, но ни полслова, ни слога, ни буквы.

Степан, понервничав, провёл подробно выстроенную беседу, подозревая в себе, как все дилетанты, способности к психоанализу, но получил только игру бровями и буквой Гимель. Беседа — предмет обоюдоострый. Здесь же, что в стенку горох. Человек зажил своей жизнью, куда вход прочим заказан.

Он помнил предостережение массажистки. И собрался просить её помощи. И, грешным делом, уже подумал о психоневрологическом диспансере. Шизофрения, в конечном счете, такая же болезнь, как печеночные колики, и может быть даже поддается лечению пилюлями. Но что-то его остановило. Тот, кто вглядывается в кончик волоса, не заметит, как велик мир. Главное, птичку свою райскую укроет сводом ладоней, пусть хоть ногти повырывают, не раскроет, не отдаст. Очень всё серьезно стало. Дело даже и не в этом. А почувствовал художник, напрягая шестое чувство человека искусства, нечто, чему и определение-то не дашь. Амбре мистическое. Самое время пощёлкать в воздухе пальцами. Брахман в металлических волосах, немыслимый невидимый неслышимый непознаваемый неизменяемый нерожденный безначальный бесконечный.

Почувствовал и приглядывался теперь к этому, исчезающе малому, внимательно. И чем дальше, тем больше даже не чувствовал, а чуял по-собачьи. Даже не по-собачьи, а все-таки как художник, решающий материальные творческие проблемы нематериальными образами, эфемерность которых определяется божественностью Аполлона. Не того Аполлона, дурака Фиванской пустыни, зарывшего в песок бедного эфиопа, а Аполлона — бога солнца, куратора мудрости и покровителя искусств.

Во-первых: Абигель перестала есть. Здесь патология обнаружилась, когда девушка уже третьи сутки не выходила в город из мастерской. До этого она, конечно, куда-то ходила, работала ли в своей фирме, была ли у себя дома на Бережковской набережной или в другом месте, несколько раз гуляла со щенком в окрестностях университета, в любом случае она могла насытиться гамбургерами в «Мак-Дональдсе» или прочей такой же скверной едой, или у себя дома покушать пельменей и жить после у него в мастерской без приступов голода. И всё равно странность вызначилась.