Художник Её Высочества - [47]

Вильчевский тоже порой зайдет в вагон метро, да гаркнет:,Граждане, предъявите билеты контролёру! и зубы скалит глазами.

Степан разлил кофе, подал чашку на блюдце. И увидел на блюдце тающий след от пальца. Ладони вспотели, вот-вот собственный прибор выскользнет.

Хорошо, что можно купить ошейник от блох, плохо, что блохи не следователи.

— Нет, не припоминаю, — развалясь в кресле, посмотрел на ясный зрачок бесстрастно, насколько получалось. — Впрочем… У него ногти не накладные?

— Хорошо держитесь, Степан Андреевич. — наклонившись вперед. — Значит, ничего не помните?

Следователю бы ещё включить, слепящую глаза, лампу, как в фильмах о славных гестапо-чекистских временах.

— Вы знаете, я последнюю позицию не помню. Кажется, моя левая нога под левым коленом партнерши. Колено правой ноги на её бедре левой же ноги. Тамабука с активной жизненной позицией, а вот с руками, знаете, прямо топологическая проруха. То ли правая длань, обнимая даму за шею, держит её за ягодицу, то ли белая ручка, зажав в локте мои легковозбудимые уши, щекочет ими пятки…

— Степан Андреевич! Великолепный! — взбрыкнул следователь. — Вы знаете, чем для многих закончилось пренебрежение к невзрачному подпункту: за дачу ложных показаний?

— Знаю. Сам сидел.

Этого «черный трубковерт» не ожидал.

— Как..?! — вырвалось у него. — Шутите? За что?

Степан с цирканьем допил кофе, сдерживая губами рвущиеся в рот кофейные крошки, оглядел сбитого с толку следователя и расказал, как в бытность студентом в их общежитии случились посиделки. Гуляли три группы, две с декоративного и театралы. А тут, как на грех, магазинчик ограбили. Он в этом же общежитии, с торца. Милиция пошла проверить на всякий случай. Жильцы автоматически разбиваются на три категории. Одни спят, конец ночи, как ни как. Прослойка тамабук в возбуждённом состоянии, дым коромыслом, ну а третья… Затянул время.

— А третьи фигуранты что делали? — поторопил «чёрный трубковёрт».

— Третьим-то был один я. За что арестовали, и посадили в кутузку до выяснения.

— Не понял, за что же посадили?

— Читал я книжку. Фенимора Купера.

У следователя совсем вытянулось лицо.

— А при чем здесь чтение?

— Да как при чем?! — вскинулся. — Идут служивые, обзыриваются, вынюхивают и констатируют: одни спят, что, согласитесь, нормально, другие нормально пьют. Что у нас чаще леса? Звёзды что ли? Фигня какая! Пивные бутылки! Вдруг посреди гигантской пьянки в пятьдесят персон, чуть только в сторонке, сидит типчик, абсолютно трезвый, и спокойненько читает Купера. Не спит, не балдеет, как все, а сидит и читает. Эт-то, знаете ли, более чем подозрительно!

«Черный трубковерт» рефлекторно хихикнул, сжал узкие губы до того, что оказался совсем без рта, и расхохотался по крупному. Запал его весь вышел. Встал, протянул визитку.

— Не потеряйте. Уверен, мы ещё увидимся.

Сибирский дед наверняка подумал бы: «Дружба дружбой — жопой врозь», а канибалы не поняли бы: зачем миссионер убеждал возлюбить ближнего? — он итак всем понравился.

— Не обижайтесь на мою безотчётность. Постоянно путаю Малагу с мамалыгой, австралийцы у меня жили в Австрии, раз на литературе даже самого Сервантеса сервантом обозвал. А педагог ещё школьными аккордеонистами руководил. Видите какие у меня уши расперетопорщенные?

— Печально, Степан Андреевич. Будте здоровы.

— Прощайте Александр Александрович. Успехов в боевой и политической подготовке.

Следователь и помощники ушли.

Степан взял кофейную чашку следователя, нежно оглядел со всех сторон и с хрипом горловым: «Надуй фофана!» бросил в стену. Пока еще бренчали фарфоровые кусочки, укладываясь по мастерской, выскочил в окно, плюхнулся животом на парапет и сообщил городу:

— Состояние экстаза испытал уже два раза. И хотел бы третий раз. Заживёт вот только глаз.

Если ты нужен людое… — корекция — если ты нужен людям — значит ты вкусный.

Проснулся от мелодичных звуков. Ноздря, полузажатая между щекой и подушкой, выдувала красивые свистульки. Перекатился на спину и смотрел, как в окно бьется шмель. Восходящий поток воздуха от теплых крыш затащил его на нетипичную высоту. Насекомое таранило лбом стекло, не понимая, что не пускает в синенькое небо. Следя за шмелиными потугами, анализировал причины третьесортного настроения.

Сколько усилий и времени потрачено, а результат? Профессор с тюхтюшкой нордической в узилище. Обидно, что всё, выходит, зря. Только эти двое имеют представление, что за тарелки лизали. Какое ещё там научное открытие? Пока только криминал дешевый.

Чего же хорошего? Хорошо, что его важность на свободе. Эх-ма, хорошо называется! По колено в говне, по локоть в масле!

Шмель издолбившись в стекло, криво полетел по мастерской. Силы оставили насекомое и он на бреющем свалился на простыню, в колени Cтепану. Ударился, тяжело перевернулся, но не смог взлететь, а только грозно зажужжал худосочными крыльями.

— Э, э, — опасливо произнес, сев в кровати и осторожно спихивая пальцем с колена неудачника.

Шмель собравшись с силами, взлетел в сторону степанова лица. Упал на бок, пропуская.

— Смотри куда пилотируешь, харя хвостатая!

На этот раз шмель попал в открытое окно. Почувствовав свободу, реактивно взвыл и исчез в небе.